M. Zochtchenko – L’argent, qu’est-ce que c’est ?
Mikhaïl Zochtchenko - Михаил Зощенко
I. Histoires d'argent- Расска́зы о де́ньгах
Extraits - отрывки
Voici, en guise d’introduction aux petites histoires choisies pour ce premier chapitre, 'Histoires d'argent' (Рассказы о деньгах), un extrait d’une autre nouvelle de Mikhaïl Zochtchenko : ‘Une nuit terrible’ (Страшная ночь), écrite en 1924, présentée ici dans la traduction française donnée par Maya Minoustchine, in ‘Les Sentimentales’, Solin, 1991.
Les éléments entre crochets [...] ont été ajoutés car absents de la traduction de Maya Minoustchine.
(nb : cette nouvelle ne fait pas partie du ‘Livre bleu ciel’)
Ecouter l’intégralité de la nouvelle ‘Une nuit terrible’ (Страшная ночь), en russe sur Youtube.
(‘Une nuit terrible’ – ou ‘d’épouvante’ – (Страшная ночь) est aussi le titre d’une nouvelle d’Anton Tchekhov (Антон Чехов), parue en 1884).
L'argent, qu'est-ce que c’est ? - А что тако́е де́ньги?
(1924)
Extrait - отрывок
Traduction : Maya Minoustchine
(1991)
Editions Solin, in ‘Les Sentimentales’
Пи́шешь, пи́шешь, а для чего́ пи́шешь – неизве́стно.
Чита́тель небо́сь усмехнётся тут. А де́ньги, ска́жет, де́ньги-то, ска́жет, ку́рицын сын, получа́ешь. До чего́, ска́жет, жире́ют лю́ди.
Эх, уважа́емый чита́тель! А что тако́е де́ньги? Ну, полу́чишь де́ньги, ну, дров ку́пишь, ну, жене́ приобретёшь каки́е-нибу́дь там бо́ты. То́лько и всего́. Не́ту в деньга́х ни душе́вного успокое́ния, ни миро́вой иде́и.
А впро́чем, е́сли и э́тот ме́лкий, коры́стный расчёт отки́нуть, то а́втор и совсе́м расплева́лся бы со всей литерату́рой. Бро́сил бы писа́ть. И ру́чку с перо́м слома́л бы к чёртовой ба́бушке.
В са́мом де́ле.
Чита́тель пошёл како́й-то отча́янный¹. Ему́, ви́дите ли, в кни́ге охо́та уви́деть э́такий стреми́тельный полёт фанта́зии, э́такий сюже́т, чёрт его́ зна́ет какой.
А где же всё э́то взять?²
Где взять э́тот стреми́тельный полёт фанта́зии, е́сли а́втор роди́лся в ме́лкобуржуа́зной семье́ и е́сли он до сих пор ещё не мо́жет подави́ть в себе́ меща́нских коры́стных интере́сов к деньга́м, к цвета́м, к занаве́скам и к мя́гким кре́слам?³
Ино́й писа́тель4 напи́шет – ему́ как с гу́ся вода́. Он тебе́ и про луну́ напи́шет, и стреми́тельность фанта́зии пу́стит, и про ди́ких звере́й наплетёт, и на луну́ своего́ геро́я пошлёт в ядре́ в како́м-нибу́дь.
И ничего́.
А что сла́ва, то что ж сла́ва? Е́сли о сла́ве ду́мать, то опя́ть-таки кака́я сла́ва. Опя́ть-таки неизве́стно, как ещё пото́мки взгля́нут на на́ши сочине́ния и каќой фа́зой земля́ повернётся в геологи́ческом смы́сле.
Вот а́втор неда́вно прочёл у неме́цкого фило́софа, бу́дто вся-то на́ша жизнь и весь расцве́т на́шей культу́ры есть не что ино́е, как междуледнико́вый пери́од.
А́втор признаётся: тре́пет прошёл по его́ те́лу по́сле прочте́ния.
В са́мом де́ле. Предста́вь себе́, чита́тель… На мину́ту отойди́ от свои́х повседне́вных забо́т и предста́вь таку́ю карти́ну: до нас существова́ла кака́я-то жизнь и кака́я-то высо́кая культу́ра, и по́сле она́ стёрлась. А тепе́рь опя́ть расцве́т, и опя́ть соверше́нно всё сотрётся.
Нас-то, мо́жет быть, э́то и не заде́нет, а всё равно́ доса́дное чу́вство чего́-то проходя́щего, неве́чного и случа́йного и постоя́нно меня́ющегося заставля́ет сно́ва и сно́ва поду́мать соверше́нно за́ново о со́бственной жи́зни.
Ты вот, ска́жем, ру́копись написа́л, с одно́й орфогра́фией вконе́ц наму́чился, не говоря́ уж про стиль, а, ска́жем, че́рез пятьсо́т лет ма́монт како́й-нибу́дь насту́пит ножи́щей на твою́ ру́копись, ковырнёт её клыко́м, поню́хает и отбро́сит, как несъедо́бную дрянь.
Вот и выхо́дит, что ни в чём нет тебе́ утеше́нья. Ни в деньга́х, ни в сла́ве, ни в по́честях. И вдоба́вок жизнь кака́я-то смешна́я.
1- В зависимости от версии автор уточняет: ‘Накидыва́ется он [чита́тель] на любо́вные францу́зские и америка́нские рома́ны, а ру́сскую совреме́нную литерату́ру и в ру́ки не берёт.’
2- Дополнение автора в завесимости от версии: ‘Где взять э́тот стреми́тельный полёт фанта́зии, е́сли росси́йская действи́тельность не така́я?'
3 - Тоже самое: ‘Эх, уважа́емый чита́тель. Беда ́как пло́хо быть ру́сским писа́телем.’
4 - В Зависимости от версии : ‘Иностранец’.
On écrit, on écrit, mais pourquoi écrit-on ? Mystère...
Là, vous allez peut-être ricaner. Et l'argent, direz-vous ? Tu touches bien de l'argent pour ça, mon biquet ? Ce que les gens deviennent culottés, quand même !
Et alors, ami lecteur ! L'argent, qu'est-ce que c’est ? Evidemment, on peut acheter avec, du bois pour se chauffer ou bien une paire de bottes pour sa femme. Et puis c'est tout. L'argent, ça ne vous donne ni la paix du cœur, ni des idées d'une portée universelle.
Cependant, s'il n'y avait pas ce facteur négligeable de l'intérêt matériel, j'aurais complètement laissé tomber la littérature. J'aurais cessé d’écrire et j'aurais cassé ma plume. Qu'elle aille à tous les diables !
En effet, le lecteur est devenu insatiable¹. Il veut trouver dans un livre le déchaînement d’une imagination débridée, un sujet comme il n’y en a pas.
Où prendre tout cela ?² Où prendre une imagination débridée quand on est né dans une famille petite-bourgeoise et qu'on n'a pas su vaincre en soi jusqu'à présent la cupidité petite-bourgeoise, l'amour de l'argent, des fleurs, des rideaux et des fauteuils confortables ?³
Certains écrivains4 ont une imagination débridée ; ils vous parleront même [de bêtes sauvages et] de la lune et ils y enverront leurs personnages au moyen d'une fusée...
Et puis après ? La gloire, qu'est-ce que c'est, si on y pense ? On ne sait pas ce que nos descendants penseront de nos œuvres, ni ce que sera la prochaine ère géologique.
J'ai lu récemment chez un philosophe allemand que toute notre vie et toute la fleur de notre civilisation n'étaient rien d'autre qu'une période inter-glaciaire. Je l'avoue, quand j'ai lu ça, j'en ai eu froid dans le dos. En effet, [écartez-vous un instant de vos préoccupations quotidiennes et] imaginez la chose suivante : la vie a existé avant nous, accompagnée d'une civilisation raffinée, puis tout ça a disparu. A présent, nous vivons une nouvelle civilisation, et tout disparaîtra aussi complètement un jour.
[Peut-être que cela ne nous affectera pas, mais le sentiment fâcheux de quelque chose de passager, de non éternel, d’aléatoire, en constant changement, nous oblige encore et encore à repenser de a à z notre propre existence.]
Se dire qu'on est venu à bout d'un manuscrit, qu'on a peiné sur l'orthographe — je ne parle même pas du style — et que dans cinq cents ans, un mammouth quelconque posera sa patte sur ce manuscrit, le reniflera et le repoussera comme une ordure non comestible !
On ne peut donc trouver de consolation nulle part. Ni dans l'argent, ni dans la gloire, ni dans les honneurs. Et de plus, la vie est si triste5 !...
1- Selon les versions, l’auteur précise ici : ‘Il [le lecteur] s’attaque aux romans d’amour français et américains sans même s’intéresser à la littérature russe contemporaine.’
2- Ajout de l’auteur selon les versions : 'Où pouvons-nous trouver cette impétueuse envolée si telle n’est pas la réalité russe ?'
3- Idem : 'Hélas, cher lecteur, quel malheur si extrême d’être un écrivain russe !'
4- Selon les versions : ‘Les étrangers’.
5- Ici l’auteur emploie l’adjectif ‘smechnoï’ (смешной), qui, plus que ‘triste’, a le sens de ‘ridicule’ et ‘dérisoire’.
