-
M. Zochtchenko – Une ruse au pensionnat
Mikhaïl Zochtchenko - Михаил Зощенко
Une ruse au pensionnat
Хи́трость, допу́щенная в одно́м общежи́тии
Extrait du Livre bleu ciel (Голуба́я кни́га)
(1935)В одно́м общежи́тии жила́ не́кто Мару́ся Кораблёва. О́чень коке́тливая осо́ба. Моло́денькая. Лет восемна́дцати. Дово́льно вертля́вая и вообще́ скло́нная к меща́нскому ую́ту.
Она́ учи́лась, коне́чно, плохова́то. Но в вы́сшей сте́пени люби́ла нра́виться мужчи́нам. И для э́той це́ли она́ подводи́ла себе́ гла́зки и пу́дрила ко́жицу. И, кро́ме того́, о́чень отча́янно души́лась. Духа́ми и́ли одеколо́ном. Ей э́то бы́ло всё равно́.
И она́, несмотря́ на свои́ скро́мные капита́лы, непреме́нно всегда́ тра́тилась на э́ту жи́дкость.
У неё пе́ред крова́ткой стоя́л ночно́й сто́лик, и на э́том сто́лике у неё всегда́ красова́лся пузырёк с духа́ми. И лежа́ла ра́зная подма́зка, зе́ркальце и так да́лее.
То́лько вдруг одна́жды Мару́ся ста́ла замеча́ть, что кто-то у неё берёт э́ти духи́. Кто-то и́ми по́льзуется.
Ста́ла она́ тогда́ в сто́лик класть пузырёк. Всё равно́ кто-то неукло́нно отлива́ет. Мо́жет быть, кака́я-нибудь её подру́га, не име́я свое́й парфюме́рии, по́льзуется чужо́й.
Мару́сенька и в сто́лик пря́тала свои́ духи́, и под поду́шку зарыва́ла, не помога́ет. Чья-то неви́димая рука́, нет-нет, да и скрадёт немно́го.
Ста́ла она́ отме́тки де́лать на этике́тке ско́лько бы́ло. То́же не помога́ет. Во́ры с э́тим не счита́лись и при ка́ждом удо́бном слу́чае знай себе́ отлива́ют.
Коро́че говоря́, Мару́ся приду́мала таку́ю шту́ку. Она́ взяла́ и на ба́ночке сде́лала накле́йку яд и пове́рх накле́йки изобрази́ла че́реп с двумя́ костя́ми. И э́тот флако́нчик поста́вила на стол. И с тех пор никто́ уже́ бо́льше не прикаса́лся к жи́дкости.
За исключе́нием, впро́чем, одного́ ра́за. Одна́ истери́чка взяла́ и зара́з вы́пила всю жи́дкость.
Она́, ви́дите ли, поссо́рилась с одни́м знако́мым. И сду́ру заглота́ла всю жи́дкость, пра́вда, без осо́бого вреда́ для себя́.
А е́сли б не э́тот слу́чай, то э́то её изобрете́ние бы́ло бы на высоте́ положе́ния. Мо́жно бы́ло бы да́же пате́нт схло́потать, так сказа́ть, за остроту́ и хи́трость мы́сли.
Но, безусло́вно, изобре́тение не́сколько ме́ркнет, и́бо оно́ напра́влено на меща́нские интере́сы на охра́ну ча́стной со́бственности.
В о́бщем, по́сле э́того слу́чая Мару́ся Кораблёва перемени́ла та́ктику. Она́ те́перь но́сит пузырёк в су́мочке. Отча́сти э́то неудо́бно и тяжело́, но зато́ безопа́сно. (...)
Dans un pensionnat vivait une certaine Maroussia Korableva. Une jeune demoiselle très coquette. Dix-huit ans environ. Assez remuante et attirée par le confort bourgeois.
Elle étudiait médiocrement, bien sûr. Mais ce qu’elle préférait au plus haut degré était de plaire aux hommes. Et à cet effet, elle se maquillait les yeux et se poudrait le visage. En plus, elle se parfumait à la folie. De parfum ou d’eau de Cologne, cela lui était égal. Et malgré son modeste pécule, elle y dépensait pas mal de ses sous.
Près de son petit lit, sur une table de nuit trônait toujours un flacon de parfum. Et diverses crèmes, et un petit miroir, etc., etc.
Si ce n'est que soudain, un jour, Maroussia commença à remarquer que quelqu'un lui prenait de son parfum. Quelqu'un se servait sans demander.
Elle décida de ranger la fiole dans le tiroir de sa table de nuit. En vain,. Quelqu’un y puisait régulièrement. Peut-être était-ce une de ses camarades qui, n’ayant pas son propre parfum, profitait du sien.
Peu importe que Maroussia planquât son parfum dans sa table de nuit ou l’enfouît sous son oreiller, quelque main invisible, de temps en temps, en chouravait toujours un peu.
Maroussia fit un trait sur l'étiquette pour marquer la hauteur. Mais cela n’aida en rien. Les maraudeurs n’en tinrent pas compte et à la moindre occasion venaient y puiser.
Maroussia imagina alors une astuce : elle colla une étiquette sur laquelle elle avait dessiné une tête de mort et deux tibias, en écrivant dessus le mot « poison » Elle posa le flacon sur la table. Et dès cet instant, plus personne n’y toucha plus.
Sauf une fois cependant. Une fille hystérique prit la fiole et en avala le contenu d’un trait.
Parce que, voyez-vous, elle s’était disputée avec quelqu’un. Et bêtement elle avait ingurgité tout le parfum. Mais, en définitive, sans trop de dommage pour elle.
Et si ce léger incident n’était survenu une telle invention aurait pu s’avérer fort utile. Pour ainsi dire, pour avoir usé de tant de finesse et de ruse, Maroussia aurait dû être gratifiée d’un brevet.
Mais, bien entendu, cette trouvaille, aussi sophistiquée soit-elle, est de nos jours quelque peu démonétisée, car elle ne vise qu’à servir les intérêts petits-bourgeois et à protéger la propriété privée.
En définitive, après ce regrettable incident, Maroussia Korableva changea de tactique. Elle garde désormais son flacon dans son sac à main. Ce qui n’est pas vraiment pratique et l’alourdit, mais qui est bien plus prudent. (...)
-
M. Zochtchenko – Une histoire d’invités (3)
Une histoire d’invités
Интере́сный слу́чай в гостя́хEpisode trois - Третий эпизод
В ко́мнате наступи́ла тишина́…
Не́которые из госте́й вста́ли и пошли́ по дома́м.
Оста́вшееся о́бщество мину́т пять ти́хо сиде́ло, рассужда́я о том, что врать не на́до бы́ло. А про́сто вы́звали бы по ли́чному де́лу и поговори́ли. И я́сно, что в э́том им бы не отказа́ли. А тепе́рь совра́ли, и получи́лось некраси́во.
Во вре́мя э́той ти́хой бесе́ды вдруг разда́лся телефо́нный звоно́к. Сам хозя́ин, бухга́лтер Карава́ев, подошёл к аппара́ту и с мра́чным ви́дом снял тру́бку.
И стал слу́шать. Вдруг глаза́ у него́ ста́ли кру́глые, и лоб покры́лся по́том. И телефо́нная тру́бка захло́пала по у́ху.
В тру́бке греме́л го́лос:
Кто вызыва́л това́рища председа́теля [Рыко́ва]? По како́му де́лу?
Оши́бка, сказа́л хозя́ин. Никто́ не вызыва́л. Извиня́юсь…
Никако́й нет оши́бки! Звони́ли и́менно от вас.
Го́сти ста́ли выходи́ть в прихо́жую. И, стара́ясь не гляде́ть друг на дру́га, мо́лча выходи́ли на у́лицу.
И никто́ не догада́лся, что э́тот звоно́к был шу́точный.
И узна́ли об э́той шу́тке то́лько на друго́й день. Ока́зывается, оди́н из госте́й сра́зу по́сле пе́рвого разгово́ра вы́шел из ко́мнаты, побежа́л в апте́ку и отту́да позвони́л, с тем что́бы разыгра́ть всю компа́нию.
В э́том он на друго́й день сам и призна́лся. И при э́том стра́шно хохота́л.
Но хозя́ин, бухга́лтер Карава́ев, отнёсся к э́тому без сме́ха и поссо́рился с э́тим свои́м знако́мым. И да́же хоте́л наби́ть ему́ мо́рду, как проходи́мцу, кото́рый ра́ди со́бственного развлече́ния пуска́ется на подо́бные ме́лкие афе́ры и хи́трости, заставля́ющие други́х люде́й пережива́ть. А гла́вное, хозя́ин не захоте́л прости́ть э́тому го́стю за то, что тот для сме́ха произнёс в телефо́н не́сколько бра́нных слов, кото́рые бухга́лтер воспри́нял как до́лжное. За э́то он ему́ в дальне́йшем не прости́л и бо́льше не приглаша́л на вечери́нки, кото́рые в ско́ром вре́мени и совсе́м отмени́л.
В о́бщем, нижеследу́ющая исто́рия, ещё бо́лее заба́вная свое́й бытово́й хи́тростью.
Un grand silence a envahi la pièce….
Certains invités aussitôt se lèvent et rentrent chez eux.
Plusieurs minutes, ceux encore là se taisent, convaincus que c’était bien inutile d’avoir menti. Qu’il eût fallu simplement dire qu’on appelait pour une affaire personnelle et s’expliquer ensuite. Il est clair qu’on n’aurait pas refusé de leur répondre. Et à présent, voilà qu’on avait menti, et c’était pas bien joli.
Au cours de cette conversation à mots couverts, soudain le téléphone se met à sonner. L’hôte lui-même, le comptable Karavaïev, s’approche de l’appareil et décroche, l’air sombre.
Et il écoute.
D’un coup, ses yeux s’écarquillent et son front perle de sueur. Et le combiné bat la chamade contre son oreille.
Une voix retentit au bout du fil : - Qui a demandé le camarade Rykov ? C’est à quel sujet ?
- C'est une erreur, déclare Karavaïev. Personne n'a appelé d’ici. Désolé…
- Ce n’est pas une erreur ! C'est bien de chez vous qu’on a téléphoné.
Les invités commencent à se glisser en direction du couloir. Et, essayant de ne pas croiser leur regard, l’un après l’autre, silencieusement, quittent l’appartement.
Personne ne s’imaginait que cet appel n’était en fait qu’une méchante blague. Ils ne découvriront la supercherie que le lendemain.
L'un des invités parti immédiatement après le premier appel s’était précipité à la pharmacie du coin, et c’est de là qu’il avait appelé pour mystifier toute la compagnie.
Il l’avouera lui-même dès le lendemain. En s’esclaffant d’un énorme rire.
Mais l’hôte, le comptable Karavaïev, prit la chose sans rire et se brouilla avec lui. Et il eut même envie d’arranger le portrait de ce type qui tels ces voyous voulant se divertir, usent d’arnaques mesquines et jouent de vilains tours à autrui. Et surtout, ce qu’il ne pouvait lui pardonner c’était d’avoir proféré jurons et gros mots au téléphone, juste pour rire, ce que le comptable, naïf, avait pris pour argent comptant. Pour cela, jamais à l'avenir il ne lui pardonna et ne l’invita plus à ses soirées, soirées, d’ailleurs, auxquelles bientôt il mit un terme.
D’ailleurs, l'histoire suivante sera plus amusante pour la ruse de tous les jours qu’elle raconte.
-
M. Zochtchenko – Une histoire d’invités (2)
Une histoire d’invités
Интере́сный слу́чай в гостя́хEpisode deux - Второй эпизод
А в те го́ды на посту́ председа́теля был, ка́жется что, това́рищ Ры́ков¹.
Вот А́нна Си́доровна побледне́ла ещё бо́льше и говори́т:
Вы́зовем к аппара́ту това́рища председа́теля Ры́кова и спро́сим. То́лько и дело́в.
Подняли́сь кри́ки, гул. Мно́гим э́то показа́лось интере́сным.
Не́которые сказа́ли:
В э́том нет ничего́ осо́бенного.
А други́е сказа́ли:
Нет, не на́до.
Но хозя́ин отве́тил:
Коне́чно, э́тим звонко́м мы мо́жем ему́ помеша́ть, но всё-таки поговори́ть интере́сно. Я люблю́ молодёжь и согла́сен предоста́вить ей телефо́н для э́той це́ли.
Тут оди́н энерги́чный това́рищ Митро́хин подхо́дит к аппара́ту твёрдой похо́дкой и говори́т:
Я сейча́с вы́зову.
Он снима́ет тру́бку и говори́т:
Бу́дьте любе́́зны… Кремль…
Го́сти, затаи́в дыха́ние, вста́ли полукру́гом у аппара́та. Това́рищ А́нна Си́доровна сде́лалась совсе́м бе́лая, как бума́га, и пошла́ на ку́хню освежа́ться.
Жильцы́, коне́чно, со всей кварти́ры собра́лись в ко́мнату. Яви́лась и кварти́рная хозя́йка, на и́мя кото́рой запи́сана была́ кварти́ра, Да́рья Васи́льевна Пила́това.
Она́ отве́тственная съёмщица. И она́ пришла́ погляде́ть, всё ли идёт пра́вильно во вве́ренной ей кварти́ре.
Она́ останови́лась у две́ри, и в глаза́х у неё мно́гие заме́тили тоску́ и непонима́ние совреме́нности.
Энерги́чный това́рищ Митро́хин говори́т:
Бу́дьте любе́зны, попроси́те к аппара́ту това́рища председа́теля Рыко́ва. Что?
И вдруг го́сти ви́дят, что това́рищ Митро́хин перемени́лся в лице́, обвёл блужда́ющим взо́ром всех собра́вшихся, зажа́л телефо́нную тру́бку ме́жду коле́н, чтоб не слыха́ть бы́ло, и говори́т шёпотом:
Чего́ сказа́ть?.. Спра́шивают по како́му де́лу? Отку́да говоря́т?.. Секрета́рь, должно́ быть… Да говори́те же, чёрт возьми́.
Тут о́бщество не́сколько шара́хнулось от телефо́на. Кто-то сказа́л:
Говори́: из реда́кции… Из Пра́вды… Да говори́ же, подле́ц э́такий…
Из Пра́вды… глу́хо сказа́л Митро́хин. Что-с? Вообще́ насчёт статьи́.
Кто-то сказа́л:
Завели́ волы́нку. Тепе́рь расхлёбывайте. Во́все не на́до бы́ло врать, что из Пра́вды. Так бы́ло бы вполне́ хорошо́, а тепе́рь навра́ли, и неизве́стно ещё, как обернётся.
Кварти́рная хозя́йка Да́рья Васи́льевна Пила́това, на чьё благоро́дное и́мя запи́сана была́ кварти́ра, покачну́лась на своём ме́сте и сказа́ла:
Ой, тошнёхонько! Заре́зали меня́, подлецы́. Ве́шайте тру́бку. Ве́шайте в мое́й кварти́ре тру́бку. Я не позво́лю в мое́й кварти́ре с вождя́ми разгова́ривать…
Това́рищ Митро́хин обвёл свои́м блужда́ющим взгля́дом о́бщество и пове́сил тру́бку.
В комна́те наступи́ла тишина́...
1- Этот абзац отсутствует в предлагаемой аудиоверсии. Имя «товарища Рыкова» не упоминается.
Dans ces années-là, le président des commissaires du peuple était, semble-t-il, le camarade Rykov¹.
Voici qu’Anna Sidorovna, devenant plus pâle encore, propose : - Appelons donc le camarade Rykov à son bureau et interrogeons-le. Voilà l’affaire.
Des exclamations s’élèvent, du brouhaha. Beaucoup trouvent l’idée intéressante.
Certains disent : - Y-a rien de mal à ça.
Et d'autres : - Non, non, surtout pas.
Mais l’hôte, Grigori Karavaïev, s’interpose : - Bien sûr, notre appel pourrait le déranger, mais ce serait quand même une discussion sacrément intéressante. J'aime votre jeunesse et je suis d’accord que vous lui téléphoniez d’ici.
Sur ce, Mitrokhine, un énergique camarade, s'approche du combiné d’un pas décidé et déclare : - Je l’appelle illico.
Il décroche le combiné : - S'il vous plaît... Passez-moi le Kremlin...
Les invités, retenant leur souffle, se rassemblent, en demi-cercle, debout autour de l'appareil. La camarade Anna Sidorovna, devient blanche comme un linge et se réfugie à la cuisine se rafraîchir.
Les autres colocataires de l’appartement² ont rejoint la pièce. La responsable, au nom de laquelle l'appartement est enregistré, Daria Vassilievna Pilatova, montre également le bout de son nez. En tant que responsable, elle est venue voir si tout allait comme il faut. Elle s’arrête sur le seuil de la porte et beaucoup remarquent la mélancolie de son regard et son incompréhension du monde moderne.
Mitrokhine, en camarade énergique, poursuit : - Ayez l’amabilité de demander au camarade Rykov de prendre l’appel. ... Comment ?...
Et soudain, les invités remarquent que le camarade Mitrokhine change de figure. Il dévisage d’un regard perdu tous ceux rassemblés autour de lui.
Il serre le combiné entre ses genoux pour en étouffer le son et murmure : - Que dois-je répondre ?... On me demande au sujet de quoi ? D'où est-ce que j’appelle ?... Une secrétaire sans doute... Dites-moi ce qu’il faut dire, que diable !
Ici, s’écartant du téléphone, l’attroupement fait un pas en arrière.
Quelqu'un lui suggère : - Dis que c’est la rédaction... de La Pravda... Parle-lui donc, mon salaud…
- De la part de La Pravda³... reprend Mitrokhine d'une voix sourde. ... Comment ?... Eh bien, à propos de l'article.
Quelqu'un s’exclame : - Bonjour les tracas ! Maintenant, démerdez-vous avec. Fallait pas leur raconter des bobards, dire que c’était La Pravda. Tout était bien, mais maintenant qu’on a raconté n’importe quoi, va savoir comment tout ça va tourner.
Daria Vasilievna Pilatova, la locataire au nom de laquelle l'appartement est enregistré, chancelle et déclare : - Oh, que me voilà patraque ! Ils m'ont poignardée, les canailles. Raccrochez. Raccrochez ce téléphone. Je n’autorise personne à parler à nos dirigeants depuis cet appartement...
Le camarade Mitrokhine jette un regard fuyant sur l’assemblée et raccroche.
Un grand silence envahit la pièce.
1- La nouvelle date de 1934/35. Ici,« huit ans plus tôt » renvoie au milieu des années 20. À l’époque, Alexeï Rykov (Алексей Иванович Рыков) (1881-1938) était alors le président du Conseil des commissaires des peuples de l’URSS (Совет Народных Комиссаров СССР). Il sera évincé ensuite, et finira exécuté quelques années après la parution de ce texte, victime des Procès de Moscou engagés par Staline. (nb. Ce paragraphe est absent de la version audio qui ne cite jamais Rykov et parle seulement du ‘président’ (предцедатель) sans préciser son nom.)
2- Il s’agit là d’un appartement communautaire – pour en savoir plus lire : Les appartements communautaires.
3- La Pravda (Правда) — ‘La Vérité’, journal fondé en 1912, il deviendra de 1918 à 1991 l’organe officiel du Parti communiste de l’Union soviétique. Dissous sous Boris Eltsine, il renaît de ses cendres en 1997. -
M. Zochtchenko – Une histoire d’invités (1)
Discussion entre amis Mikhaïl Zochtchenko - Михаил Зощенко
Une histoire d’invités
Интере́сный слу́чай в гостя́х
Extrait du Livre bleu ciel (Голуба́я кни́га)
(1935)Premier épisode - Первый эпизод
Э́то бы́ло поря́дочно давно́. Ка́жется, лет во́семь наза́д. И́ли что-то о́коло э́того. И прожива́л тогда́ в Москве́ не́кто Григо́рий Анто́нович Карава́ев.
Он слу́жащий. Бухга́лтер. Он не так молодо́й, но он люби́тель молодёжи. И у него́ под выходны́е дни всегда́ собира́лась пу́блика. Всё бо́льше, так сказа́ть, молоды́е начина́ющие умы́.
Вели́сь ра́зные спо́ры. Ра́зные диску́ссии. И так да́лее.
Говори́лось, мо́жет быть, про филосо́фию, про поэ́зию. И про́чее. Про иску́сство, наве́рно. И так дале́е. О теа́тре, наве́рное, то́же спо́рили. О драматурги́и.
А одна́жды у них разго́вор переки́нулся на междунаро́дную поли́тику.
Ну, наве́рное, оди́н из госте́й, попи́вши чай, что-нибу́дь сказа́л о́стро междунаро́дное. Друго́й, наве́рное, с ним не согласи́лся. Тре́тий сказа́л: А́нглия. Хозя́ин то́же, наве́рное, что-нибу́дь дура́цкое доба́вил. В о́бщем, у них начался́ а́дский спор, кри́ки, волне́ния и так да́лее. В о́бщем диску́ссия.
Что-то у них пото́м переки́нулось на А́фрику, пото́м на Австра́лию и так да́лее. В о́бщем, в вы́сшей сте́пени дура́цкий, беспринци́пный спор.
И в разга́р спо́ра вдруг оди́н из госте́й, же́нщина, това́рищ А́нна Си́доровна, слу́жащая с два́дцать тре́тьего го́да, говори́т:
Това́рищи, чем нам сами́м об э́тих отдалённых мате́риях рассужда́ть дава́йте позвони́м, наприме́р, како́му-нибу́дь авторите́тному това́рищу и спро́сим, как он про э́тот междунаро́дный вопро́с ду́мает. То́лько и всего́.
Оди́н из госте́й говори́т, вро́де как шу́ткой:
Мо́жет, ещё прика́жете запроси́ть об э́том председа́теля наро́дных комисса́ров?
Же́нщина А́нна Си́доровна немно́го побледне́ла и говори́т:
Отчего́ же? Вы́зовем, наприме́р, Кремль. Попро́сим како́го-нибу́дь авторите́тного това́рища. И поговори́м.
Тут сре́ди госте́й наступи́ла не́которая тишина́. Все в одно́ мгнове́нье посмотре́ли на телефо́н.
C'était il y a pas mal de temps. Il y a huit ans, il me semble. Ou quelque chose comme ça. A cette époque, habitait à Moscou un certain Grigori Antonovitch Karavaïev.
Un employé. Un comptable. Pas si jeune mais aimant la jeunesse. Et dans ses jours de repos, il recevait toujours du monde. Surtout, pour le dire ainsi, de jeunes esprits en herbe.
On causait, on discutait, sur ceci, sur cela. Et ainsi de suite.
On parlait peut-être philosophie, poésie. De ce genre de choses. D’art, probablement. Etc. Probablement aussi on discutait théâtre. Dramaturgie.
Mais un jour, la conversation porta sur la politique internationale.
Donc, probablement l'un des invités, après avoir bu son thé, asséna quelque assertion sur la situation internationale. Un autre ne fut probablement pas de son avis. Un troisième déclara : - Tout ça, c’est l’Angleterre ! L’hôte de la maison sûrement ajouta quelque stupide remarque aussi. En définitive, une dispute infernale éclata : des cris, de l'excitation, etc. En somme : une sacrée discussion.
Le propos se porta ensuite sur l' Afrique, puis déborda en Australie, et ainsi de suite. Bref, une controverse tout ce qu’il y a de plus bête et sans queue ni tête.
Dans le feu de la dispute, soudain l'une des invités, une femme, la camarade Anna Sidorovna, une employée en poste depuis 1923, déclare : - Camarades, plutôt que de débattre nous-mêmes de ces sujets qui nous sont étrangers, appelons, par exemple, un camarade faisant autorité et demandons-lui son avis sur ces questions de politique internationale. Voilà tout.
L’un des invités lui répond comme pour blaguer : - Et pourquoi pas aussi interroger le président des commissaires du peuple ?
La femme, Anna Sidorovna, pâlit un peu et rétorque : - Et comment donc ! Appelons, disons, le Kremlin. Interrogeons quelque camarade compétent. Et discutons-en avec lui.
Là, il y eut comme un certain silence parmi les invités. Tout le monde, en un instant, se tourna vers le téléphone…
-
M. Zochtchenko – Un vol à la coopérative (02)
"Tu veux connaître les voleurs, pilleurs de biens publics, les voici", Photographie des années 1930 en Union soviétique Un curieux vol à la coopérative
Интере́сная кра́жа в кооперати́веEpisode deux - Второй эпизод
Тут они́ на́чали составля́ть акт в прису́тствии мили́ции. На́чали говори́ть ци́фры. Подсчи́тывать. Прики́дывать. И всё тако́е.
Бедня́га-дво́рник то́лько рука́ми всплёскивает и чуть не пла́чет до того́, вида́ть, гражда́нски страда́ет челове́к, сочу́вствует госуда́рству и унижа́ет себя́ за со́нное состоя́ние.
Заве́дующий говори́т:
Пиши́те: Де́вять пудо́в рафина́ду. Папиро́с сто шестьдеся́т па́чек. Да́мские чулки́ две дю́жины. Во́семь круго́в колбасы́…
Он дикту́ет, а дво́рник пря́мо подпры́гивает при ка́ждой ци́фре.
Вдруг касси́рша говори́т:
Из ка́ссы, запиши́те, спёрли бо́ны на сто три́дцать два рубля́. Три черни́льных карандаша́ и но́жницы.
При э́тих слова́х дво́рник на́чал да́же хрю́кать и приседа́ть до того́, вида́ть, огорчи́лся челове́к от грома́дных убы́тков.
Заве́дующий говори́т мили́ции:
Убери́те э́того дво́рника! Он то́лько меша́ет свои́м хрю́каньем.
Милиционе́р говори́т:
Слу́шай, дя́дя, уходи́ домо́й! Тебя́ попро́сят, когда́ на́до бу́дет.
В э́то вре́мя счетово́д кричи́т из за́дней ко́мнаты:
У меня́ висе́ло шёлковое кашне́ на стене́ тепе́рь его́ не́ту. Прошу́ записа́ть, я потре́бую возмести́ть понесённые мне убы́тки.
Дво́рник вдруг говори́т:
Ах он подле́ц! Я не брал у него́ кашне́. И во́семь круго́в колбасы́ э́то пря́мо издева́тельство! Взя́то два кру́га колбасы́.
Тут наступи́ла в магази́не отча́янная тишина́.
Дво́рник говори́т:
Пёс с ва́ми! Сознаю́сь. Я сворова́л. Но я сравни́тельно че́стный челове́к. И меня́, мо́жет быть, возмуща́ет тако́е составле́ние а́кта. Я не дозво́лю ли́шнее припи́сывать.
Милиционе́р говори́т:
Как же э́то так? Зна́чит, дя́дя, выхо́дит, что э́то ты прони́к в магази́н?
Дво́рник говори́т:
Я прони́к. Но я не тро́гал э́ти бо́ны, и но́жницы, и э́то сволочно́е кашне́. Я, говори́т, взял, е́сли хоти́те знать, полмешка́ са́хару, да́мские чулки́ одну́ дю́жину и два кру́га колбасы́. И я, говори́т, не дозво́лю име́ть тако́е жу́льничество под мои́м фла́гом. Я стою́ на стра́же госуда́рственных интере́сов. И меня́ как сове́тского челове́ка возмуща́ет, что тут де́лается, кака́я идёт наха́льная припи́ска под мою́ ру́ку.
Заве́дующий говори́т:
Коне́чно, мы мо́жем ошиби́ться. Но мы прове́рим. Я о́чень рад, е́сли ме́ньше укра́ли. Сейча́с мы всё э́то прики́нем на весы́.
Касси́рша говори́т:
Пардо́н, бо́ны завали́лись в у́гол. Бо́ны не взя́ты. Но но́жниц не́ту.
Дво́рник говори́т:
Ах, я ей плю́ну сейча́с в её бессты́жие глаза́! Я не брал у неё ножне́й. А ну, ищи́ лу́чше, кури́ная нога́! И́ли я тебя́ сейча́с из ка́ссы вы́ну.
Касси́рша говори́т:
Ах, ве́рно, но́жницы нашли́сь. Они́ у меня́ за ка́ссу завали́лись. И там лежа́т.
Счетово́д говори́т:
Кашне́ то́же на́йдено. Оно́ у меня́ в боково́м карма́не заболта́лось.
Заве́дующий говори́т:
Вот что, перепиши́те акт. Са́хару действи́тельно не хвата́ет полмешка́.
Дво́рник говори́т:
Счита́й, холе́ра, колбасу́. И́ли я за себя́ не отвеча́ю. У меня́, е́сли на то пошло́, есть свиде́тельница тётя Ню́ша.
Вско́ре подсчита́ли това́р. Оказа́лось, укра́ли всё, как сказа́л дво́рник.
Его́ взя́ли под мики́тки и увели́ в отделе́ние.
И его́ тётю Ню́шу то́же задержа́ли. У ней э́ти проду́кты бы́ли спря́таны.
Так что, как ви́дите, тут спёрли на копе́йку, а наверну́ли на ты́сячу. И в э́том видна́, так сказа́ть, игра́ кова́рной фанта́зии и ко́е-кака́я филосо́фская мысль.
А без э́того, говоря́т, сейча́с ника́к нельзя́. Без э́того то́лько дура́к вору́ет. И вско́ре попада́ется.
Так что в э́том де́ле хи́трость и кова́рство вступи́ли в свои́ пра́ва. И да́же в друго́й раз бра́тья Кант и Ни́цше ка́жутся пря́мо щенка́ми про́тив совреме́нной мы́сли.
И в нижесле́дующем расска́зе э́то мо́жно вполне́ ви́деть.
Là, en présence de la milice, l’inventaire commence. On fait parler les chiffres. On compte. On pèse. Et tutti quanti.
Le pauvre gardien lève les bras au ciel, pleure presque. Apparemment l’homme souffre et, en bon citoyen, exprime sa compassion envers l'État se reprochant son sommeil coupable.
Le gérant : - Écrivez : cent cinquante kilos¹ de sucre raffiné. Cent soixante paquets de cigarettes. Deux douzaines de bas pour dames. Huit saucissons...
Il dicte, et le gardien sursaute à chaque chiffre.
Soudain, la caissière intervient : - Dans la caisse, notez bien qu’on a chouravé des bons d'une valeur de cent trente-deux roubles. Trois stylos-encre et une paire de ciseaux.
A ces mots, le gardien se met à grommeler. Il en a les jambes coupées. Visiblement, le bonhomme est bouleversé par l’énormité des pertes.
Le gérant ordonne à la milice : - Ecartez donc ce bonhomme ! Il ne fait que nous gêner avec ses grognements.
Le milicien : - Écoute, tonton², rentre chez toi ! On te convoquera si nécessaire.
A ce moment, le comptable s’écrie depuis l'arrière-boutique : - J’avais une écharpe en soie suspendue au mur et maintenant elle n’y est plus. S'il vous plaît, écrivez cela ! j'exigerai qu’on m’indemnise !
Le gardien rétorque soudain : - Oh, le scélérat ! Son écharpe, je l’ai pas prise. Quant aux huit saucissons, c’est à se moquer du monde ! Juste deux que j’ai fauchés !
Un accablant silence envahit alors le magasin.
Le gardien : - Allez tous vous faire pendre ! J'avoue. J’ai volé. Mais moi je suis un citoyen relativement honnête. Et il se pourrait bien que vos déclarations me révoltent. Je ne vous autoriserai pas à en ajouter tant et plus.
Le milicien : - Comment, comment ? Alors, tonton, c'est donc toi qui t’es introduit par effraction dans le magasin ?
Le gardien admet : - C’est moi l’infracteur, en effet. Mais j’ai pas touché ni aux bons ni aux ciseaux ni à cette putain d’écharpe. Si vous voulez savoir, j'ai chouravé, avoue-t-il, un demi-sac de sucre, une douzaine de bas et deux saucissons. Mais, poursuit-il, je ne saurais couvrir une telle filouterie de leur part. Moi, j’ai le souci des intérêts de l'État. Et, en tant que citoyen soviétique, je suis indigné de ce qui se passe ici et de l’effronterie de certains à vouloir mettre tout ça en sus sur mon compte.
Le gérant intervient : - Bien sûr, nous pouvons avoir fait une erreur. Mais nous allons vérifier. Je me réjouis si moins de choses ont disparu. Nous allons tout de suite réévaluer tout cela.
La caissière ajoute : - Toutes mes excuses, les bons étaient tombés dans un recoin. Aucun ne manque. Mais les ciseaux, si.
Le gardien : - Oh, je vais lui cracher dans les yeux à cette dévergondée ! Ses ciseaux, c’est pas moi qui lui ai fauchés. Eh bien, cherche mieux, cuisse de dinde ! Ou je vais te sortir de derrière ta caisse !
La caissière : - Ah, c'est exact, j'ai remis la main dessus. Là, derrière ma caisse. Les voilà !
Le comptable ajoute : - Mon écharpe aussi, je l’ai retrouvée. Dans la poche intérieure de mon manteau.
Le gérant intervient : - Vous savez quoi : en va réécrire le constat. Il n’y a effectivement qu’un demi-sac de sucre qui manque.
Le gardien proteste : - Recompte aussi tes saucissons, peste que tu es, ou je ne réponds plus de moi ! D'ailleurs, s’il le faut, j'ai un témoin : tata Nioucha.
Bientôt, les marchandises sont recomptées. Il s'avérera que ce qui avait été volé correspondait à ce qu’avait dit le gardien.
On le saisit et on l’emmène au poste.
Et la tata Nioucha sera également appréhendée. C’est chez elle qu’était cachée la marchandise.
Donc, comme vous pouvez le voir, à partir d’un vol à deux sous, certains voulaient en récupérer mille fois plus. On peut là y déceler, pour ainsi dire, le jeu de l’insidieuse fantaisie, et, en quelque sorte, un sens philosophique.
Et sans cela, comme on dit, de nos jours rien n’est possible. Sans ce talent, seul l’imbécile vole et se fait bien vite pincer.
1- Il s’agit ici de 9 pouds : le poud (пуд), ancienne unité de mesure, équivalant à 16,38 kg, soit exactement ici 147,42 kg.
2- Oncle (дядя) est un terme largement employé en Russie, avec ou sans connotation familiale, par les enfants et les adultes envers un homme plus âgé.
-
M. Zochtchenko – Un vol à la coopérative
Un voleur dans la nuit, illustration (Александр Андреев), 2014 Mikhaïl Zochtchenko - Михаил Зощенко
Un curieux vol à la coopérative
Интере́сная кра́жа в кооперати́ве
Extrait du Livre bleu ciel (Голуба́я кни́га)
(1935)Premier épisode - Первый эпизод
Воровство́ у нас есть. Но е́го как-то значи́тельно ме́ньше.
Ко́е-кто успе́л перекова́ться и бо́льше не вору́ет. А не́которых не удовлетворя́ет, как бы сказа́ть, вы́бор ассортиме́нта. Не́которые же, не ви́дя со́бственников и миллионе́ров, перестро́ились и краду́т тепе́рь у госуда́рства.
Но, коне́чно, есте́ственно, краду́т не так, как они́ э́то ра́ньше производи́ли.
Ны́нче то́лько дура́к крадёт, не понима́я совреме́нности.
А мно́гие совреме́нность отли́чно понима́ют и уже́ осва́ивают нове́йшие тече́ния.
Наприме́р, неда́вно в на́шей коопера́ции произошла́ кра́жа. Так за э́той кра́жей видна́, по кра́йней ме́ре, филосо́фская мысль.
Вот как э́то бы́ло.
Коопера́ция. Вообще́ кооперати́в. Так сказа́ть, откры́тый распредели́тель.
Есте́ственно, мно́го това́ров. Э́кспортные у́тки лежа́т на окне́. Сёмга почему́-то. Свины́е, я извиня́юсь, ту́ши. Сыр. Э́то из еды́. И из веще́й то́же мно́го всего́. Да́мские чулки́. Гребёнки. И так да́лее.
Всё э́то в изоби́лии набро́сано и, так сказа́ть, о́чень вы́игрышно лежи́т на витри́не.
И, коне́чно, есте́ственно, э́то привлекло́ чей-то взор.
Коро́че говоря́: кто-то тако́е с за́днего вхо́да влез в ночно́е вре́мя в магази́н и си́льно там похозя́йничал.
И, гла́вное, дво́рник у воро́т спал, ничего́ тако́го не заме́тил.
Каки́е-то сны, говори́т, мне действи́тельно в э́ту ночь пока́зывали, но ничего́ тако́го потусторо́ннего я не слыха́л.
А он о́чень, ме́жду про́чим, перепуга́лся, когда́ э́то воровство́ обнару́жили. Бе́гал по магази́ну, за всех цепля́лся. Умоля́л его́ не подводи́ть. И так да́лее.
Заве́дующий говори́т:
Твоё де́ло ма́ленькое. Что ты спал, за э́то тебя́, коне́чно, по голо́́вке не погла́дят, но навря́д ли тебе́ пришью́т како́е-нибу́дь обвине́ние. Так что ты не пуга́йся. Не пу́тайся тут под нога́ми и не нерви́руй рабо́тников прила́вка свои́ми восклица́ниями. А иди́ себе́ и досыпа́й до́ма.
Но дво́рник не ухо́дит. Он стои́т и расстра́ивается. Гла́вное, его́ расстра́ивает, что так мно́го упёрли.
Вот э́того, говори́т, я пря́мо не могу́ поня́ть. Я сплю завсегда́ чу́тко и но́ги протя́гиваю вдоль воро́т. Не мо́жет быть, что́бы че́рез меня́ два мешка́ са́хару перенесли́. Мне э́то о́чень стра́нно.
Заве́дующий говори́т:
Дю́же кре́пко спал, су́кин сын! Э́то у́жасти подо́бно, ско́лько упёрли!
Дво́рник говори́т:
Чтоб мно́го упёрли, э́того не мо́жет быть. Я бы просну́лся.
Заве́дующий говори́т:
А вот сейча́с соста́вим акт и уви́дим, кака́я ты есть воро́на како́й неимове́рный убы́ток госуда́рству причини́л.
Le vol existe chez nous. Mais, d’une certaine façon, en bien moindre mesure.
Certains ont réussi à s’amender et à ne plus voler. Mais d’autres ne se satisfont pas, si on peut dire, de l’assortiment proposé. Parmi eux, quelques-uns, ne croisant plus ni propriétaires ni millionnaires, ont modifié leurs habitudes et c’est l’État qu’ils dépouillent désormais.
Mais, bien sûr, ils fauchent à présent différemment.
De nos jours, il n’y a qu’un imbécile pour voler sans comprendre les temps modernes.
Et beaucoup saisissent très bien notre époque et maîtrisent déjà les tendances les plus nouvelles.
Par exemple, récemment, il y a eu un vol dans notre coopérative. Derrière ce méfait, on pourra y voir, pour le moins, une pensée toute philosophique.
Voici les faits.
Il s’agit donc d’un magasin coopératif. En d’autres termes, un lieu de distribution ouvert à tous.
Evidemment, on y trouve beaucoup de marchandises. A la fenêtre des canards d'exportation. Du saumon royal aussi, va savoir pourquoi. De gros porcs, excusez l’expression. Du fromage. Voilà pour ce qui en est de la nourriture. Et il y a beaucoup d’autres choses aussi. Des bas pour dames. Des peignes. Et ainsi de suite.
Tout cela exposé en abondance, trônant, pour le dire, très avantageusement en vitrine.
Et bien sûr, cela a naturellement attiré l’œil d’un quidam.
En bref : quelqu'un s’est introduit comme ça, par effraction, de nuit, par la porte de service, et a pris le temps de faire le coup et se servir.
Et plus important encore : le gardien qui dormait à l’entrée n’y a vu que du feu.
- Effectivement, j’ai fait quelques rêves cette nuit-là, raconte-t-il, mais je n’ai vu ni entendu rien de surnaturel.
Et d'ailleurs, il a été saisi d’une peur bleue lorsque le vol a été découvert. Courant dans tout le magasin, s’agrippant à tout le monde. Suppliant qu’on n'aille pas lui chercher noise. Et ainsi de suite.
Le gérant le rassure : - La chose n’est pas vraiment de ta faute. Bien sûr tu dormais, on va pas te féliciter pour ça, mais il est peu probable que tu sois inculpé. Cesse donc d’avoir peur. Ne viens pas nous gêner et cesse d’irriter les employés de tes lamentations. Rentre chez toi dormir...
Mais le gardien ne part pas. Il reste planté là tout chagrin. Surtout ce qui le contrarie c’est qu’on ait chouravé tant de choses.
- Le truc, dit-il, c’est que je peux vraiment pas comprendre. Je dors que d’un œil et j’étends toujours les jambes le long de l’entrée. C’est pas possible que deux sacs de sucre puissent m’avoir enjambé. Tout ça est bien étrange.
Le gérant lui rétorque : - C’est que tu dormais à poings fermés, fils de pute ! C’est fou tout ce qu’ils ont pu nous chouraver !
Le gardien : - Qu’on nous ait beaucoup chouravé, c’est pas possible. Je me serais réveillé.
Le gérant : - On va faire immédiatement l’inventaire : on va bien voir quelle tête de linotte tu es et mesurer les pertes incroyables que tu as causées à l’État.
-
M. Zochtchenko – La Perfidie, introduction (fin)
Le premier geste de l'humanité Mikhaïl Zochtchenko - Михаил Зощенко
La Perfidie, introduction
Кова́рство (введе́ние)
Extrait du Livre bleu ciel (Голуба́я кни́га)
(1935)5. Le premier geste de l’Humanité
13. (…) То есть э́то бы́ло, по слова́м исто́риков, то, что всё ни́зкое и по́длое носи́ло до сих пор ма́ску кова́рства и благоче́стия, кото́рую при пе́рвом же слу́чае все э́ти мо́лодцы момента́льно ски́нули. Вот как опа́сны моше́нники со свои́м кова́рством. Два́дцать пять лет носи́ли ма́ску!
14. Итак, кова́рство. Исто́рия зна́ет, пря́мо ска́жем, превели́кое мно́жество расска́зов о кова́рстве.
Да́же пе́рвая страни́ца, пе́рвый, мо́жно сказа́ть, младе́нческий ход на поля́х исто́рии, и то у них начина́ется с кова́рства и недове́рия.
Тако́й, в о́бщем, благоро́дный жест, кото́рый тепе́рь умиля́ет на́ши сердца́, тако́й сла́вный жест, как, наприме́р, рукопожа́тие друзе́й, име́л в своём истори́ческом про́шлом не́сколько ино́й смысл, чем он сейча́с име́ет. На́ши сла́вные пре́дки всего́-на́всего хоте́ли, ока́зывается, удостове́риться, нет ли в рука́х подоше́дшего како́го-нибудь ка́мня и́ли ору́жия. И благодаря́ э́тому они́, коне́чно, тро́гали за́ руку. И э́тим они́ проверя́ли, не допу́щена ли хи́трость.
А по́сле э́то, мо́жет, вошло́ у них в привы́чку. А тепе́рь убра́ть как-то да́же нео́хота. Осо́бенно, отчего́ бы в на́ше вре́мя не поздоро́ваться за́ руку с како́́й-нибудь знако́мой, кото́рой отча́сти симпатизи́руешь? И в руке́ кото́рой я́вно, кро́ме су́мочки с пу́дрой, ничего́ не быва́ет. Ну, а на слу́жбе – друго́й вопро́с. Там, пожа́луй, здоро́ваться не́ к чему – ли́шняя тра́та вре́мени и не так уж сли́шком гигиени́чно.
И кто бы мог ду́мать, что тако́й, в вы́сшей сте́пени благоро́дный и отча́сти сентимента́льный жест – симво́л культу́ры и ро́ста ду́ха – име́ет тако́е тяжёлое про́шлое! Как э́то, пра́во, неприя́тно! Э́то как-то да́же снижа́ет на́ше значе́ние. (...)
Pour dire les choses : selon les historiens, tous ceux qui étaient bas et vils jusqu'à présent portaient le masque de la perfidie et de la piété, masque dont ces gaillards se débarrassaient à la première occasion. C’est dire à quel point les escrocs sont dangereux de par leur ruse. Vingt-cinq années durant ils ont porté un masque !
Donc, la perfidie. Pour être franc, l’Histoire connaît un grand nombre de récits empreints de perfidie.
Même la première page, le premier geste infantile en marge de l’Histoire, pourrait-on dire, est empreint, dès le début, de ruse et de méfiance.
Ce geste considéré généralement comme si noble, qui émeut aujourd'hui nos cœurs, ce geste aussi admirable que celui de serrer la main d'un ami, avait dans le lointain passé une signification assez différente. Il s'avère que nos glorieux ancêtres voulaient simplement vérifier qu'il n'y avait aucune pierre, aucune arme, entre les mains de celui qui se tenait face à eux. Et c’est ainsi que, bien sûr, ils ont commencé à se serrer la main. S’assurant ainsi qu’aucune ruse ne soit permise.
Et ensuite, avec le temps, ce geste est peut-être devenu une habitude. Et à présent, nous n’avons aucune envie de l’abandonner. Surtout, à notre époque, pourquoi ne pas serrer la main d’une connaissance féminine qu’on apprécie quelque peu ? Sachant qu’elle ne tient dans son sac à main rien d'autre que son poudrier. Bien sûr, au travail, c'est autre chose. Là, il ne sert probablement à rien de vouloir serrer la pince de quiconque - c'est une perte de temps. Et, de plus, ce n'est guère hygiénique.
Et qui aurait pensé qu'un geste si noble et si empreint d’affection - symbole de culture et d’élévation de l'esprit - ait eu de si lourds antécédents ! Vraiment, voilà qui est désagréable ! Cela rabaisse même, d’une certaine façon, ce que nous sommes. (…)
***
6. Et aujourd’hui ?
45 (…) Да, коне́чно, тут речь шла о про́шлых века́х и столе́тиях. И вот интере́сно знать, как тепе́рь обстоя́т дела́ в э́том.
Ма́тушка Евро́па, коне́чно, име́ет буржуа́зный строй, так что кова́рство, несомне́нно, там на пре́жней высоте́. И ра́зницы там, скоре́й всего́, никако́й не случи́лось.
А что каса́ется как у нас, то в жи́зни у нас, коне́чно, больши́е переме́ны. И ра́зные хоро́шие фа́кты произошли́, и превосхо́дные дела́, о кото́рых мы упомина́ли уже́ в други́х отде́лах. Но кова́рство у нас, коне́чно, име́ется.
46. Что каса́ется кова́рства, то – увы́! – оно́ у нас, несомне́нно, то́же ещё есть, и не бу́дем закрыва́ть глаза́ – его́ поря́дочно.
И бы́ло бы стра́нно, е́сли бы его́ соверше́нно не́ было. Мо́жно сказа́ть, сто́лько веко́в создава́ли и леле́яли э́то са́мое. И, наве́рное, не мо́жет того́ быть, чтоб раз-два – и нет ничего́.
Нет, у нас кова́рство, коне́чно, есть. И да́же у нас специа́льные назва́ния подобра́ли для обозначе́ния э́того – двуру́шники, комбина́торы, авантюри́сты, афери́сты, ара́пы и так да́лее. Из чего́ вполне́ вида́ть, что у нас э́того добра́ ещё доста́точно.
Но то́лько у нас и́менно то́ хорошо́, что есть по́лная уве́ренность, что с тече́нием вре́мени э́того у нас не бу́дет. И с чего́ бы ему́ быть, раз на то никаки́х причи́н не оста́нется.
Но пока́, коне́чно, и на на́шем горизо́нте ещё име́ются ра́зные подо́бные дела́. Дава́йте же посмо́трим, каки́е э́то дела́. И дава́йте метло́й сати́ры подметём то, что ну́жно и мо́жно подмести́.
Ита́к, начина́ются расска́зы из на́шей жи́зни.
(…) Oui, bien sûr, nous avons discouru sur les siècles et les millénaires passés. Et il est intéressant de savoir où en sont les choses de nos jours.
La vieille Europe, évidemment, a un système bourgeois. Donc la tromperie y triomphe sans aucun doute, à son apogée comme jadis. Et, très probablement, il n’y a rien là-bas de bien différent d' auparavant.
Quant à nous, bien sûr, nous vivons de grands bouleversements dans nos vies. Et divers faits positifs et excellents se sont produits, dont nous avons déjà parlé précédemment. Mais bien sûr, chez nous, la perfidie existe.
La perfidie, ainsi - hélas ! – est-elle chez nous aussi sans doute encore d’actualité, ne fermons pas les yeux. Il y en a à revendre.
Et ce serait chose étrange qu’elle eût complètement disparu. Ne l’a-t-on pas entretenue et chérie des siècles durant ? Impossible donc, sûrement, d’un simple coup de baguette magique de la voir disparaître.
Evidemment, bien sûr, la perfidie existe chez nous. Et même nous possédons tout un registre de termes pour désigner ses zélateurs : fraudeurs, intrigants, aventuriers, escrocs, flagorneurs, etc. Et il est clair que nous bénéficions plus qu’il n’en faut de leurs ‘bonnes grâces’.
Mais la seule chose de bien est que, chez nous, nous sommes totalement convaincus qu'avec le temps, nous saurons nous en débarrasser. Et pourquoi devrait-on à l’avenir être toujours perfide s’il n’y a plus de raison pour cela ?
Mais pour l’instant, bien sûr, des gens perfides se profilent encore à l’horizon. Voyons à quoi ils ressemblent. Et balayons d’un revers, par la satire, ce qui est nécessaire et peut être balayé.
Ainsi commencent les histoires de nos vies.
-
M. Zochtchenko – La Perfidie, introduction (4)
"Il ne voulaient que notre bien", anonyme, 1789 Mikhaïl Zochtchenko - Михаил Зощенко
La Perfidie, introduction
Кова́рство (введе́ние)
Extrait du Livre bleu ciel (Голуба́я кни́га)
(1935)4- De l’Histoire ancienne et de l’Avenir
9. А е́сли чего́-нибу́дь есть и́ли име́ется, зна́чит, бы́ли к тому́ уважи́тельные причи́ны.
И кото́рые возьму́т в ру́ки исто́рию, те сра́зу мо́гут убеди́ться, отчего́ э́то быва́ет.
Про́шлая жизнь, согла́сно описа́нию исто́риков, была́ уж о́чень, как бы сказа́ть, отврати́тельно ужа́сная. То и де́ло пра́вили каки́е-то крова́вые царьки́, каки́е-то в вы́сшей сте́пени, пёс их зна́ет, свире́пые тира́ны, владе́тельные господа́, ге́рцоги, пото́мственные дворя́не, баро́ны и так да́лее. И все они́, коне́чно, де́лали со всей пу́бликой, чего́ хоте́ли. Отреза́ли языки́ у тех, кото́рые болта́ли не то, чего́ на́до. Сжига́ли на костра́х, е́сли, наприме́р, челове́к выска́зывал со́бственные нау́чные и́ли религио́зные мы́сли. Кида́ли для поте́хи ди́ким зверя́м и крокоди́лам. И вообще́ без зазре́ния со́вести поступа́ли, как хоте́ли.
И от всех э́тих дел пу́блика, наве́рное, нра́вственно осла́бла. И хара́ктеры у них отча́сти испо́ртились. У них, мо́жет, озло́бился ум. И они́ ста́ли ко всему́ принора́вливаться и с тече́нием веко́в че́рез э́то, мо́жет быть, произошли́ кова́рство, ара́пство, подхали́мство, приспособле́нчество и так да́лее, и тому́ подо́бное, и про́чее.
10. А са́ми-то по себе́, мо́жет, все э́ти и тому́ подо́бные явле́ния чи́сто случа́йные, и они́ нано́сные на прекра́сной и в вы́сшей сте́пени поря́дочной нату́ре челове́ка. А е́сли э́то так, то мы, как защи́тники угнетённых, с удово́льствием выска́зываем э́ту мысль. Наве́рное, так оно́ и есть.
И, говоря́ о таки́х веща́х, всегд́а как-то хо́чется приподня́ть заве́су, кото́рая закрыва́ет от нас гряду́щее. Всё-таки о́чень хо́чется уви́деть, как-то там у них пойдёт.
11. Но у них, в э́том смы́сле, без сомне́ния, отли́чно пойдёт.
Э́то уж отча́сти заме́тно по не́которым да́нным на́шей жи́зни. У нас, в о́бщем счёте, пу́блика, что ни говори́те, заме́тно испра́вилась к лу́чшему. Мно́гие ста́ли бо́лее положи́тельные, че́стные. Работя́ги. Заме́тно ме́ньше вору́ют. Мно́гие вдруг заинтересова́лись нау́кой. Чте́нием книг. Не́которые пою́т. Мно́гие игра́ют в ша́хматы. В домино́. Хо́дят на конце́рты. Посеща́ют музе́и, где глядя́т карти́ны, статуэ́тки и вообще́ чего́ есть. Дискусси́руют. Ле́чатся. Вставля́ют себе́ зу́бы. Гуля́ют в па́рках и по на́бережной. И так да́лее.
В то вре́мя как ра́ньше э́ти же са́мые ду́лись бы в ка́рты, ора́ли бы в пья́ном уга́ре и пе́ред две́рью рестора́нов выбива́ли бы друг дру́гу оста́тние зу́бы.
Нет, е́сли говори́ть о чистоте́ нра́вов, то у нас переме́на в наилу́чшую сто́рону. И с э́тим мо́жно поздра́вить населе́ние. Поздравля́ем! Пла́менный приве́т, друзья́!
12. И при всём том прошло́, заме́тьте себе́, немно́го ме́ньше, чем два деся́тка лет. А ну-те, пройдёт, предполо́жим, ещё полсо́тни лет?! Ого́! Э́то пря́мо удиви́тельно, что мо́жет получи́ться!
Ита́к, всё дрянно́е постепе́нно, мо́жет быть, бу́дет отстава́ть и отлепля́ться, и, наконе́ц, уда́рит год, когда́ мы, са́ми того́ не понима́я, предста́нем друг пе́ред дру́гом во всей свое́й приро́дной красоте́.
Коне́чно, для полноты́ це́ли потре́буется, есте́ственно, дово́льно продолжи́тельное вре́мя. Чтоб перекова́ться ещё бо́лее основа́тельно.
А то, коне́чно, не́которые, в си́лу своего́ кова́рства, возмо́жно, что отча́сти поды́грывают, и́ли они́ де́лают вид, что они́ уже́ соверше́нно гото́вы, в то вре́мя как в душе́ у них гори́т небо́сь пла́мя пре́жней жи́зни. И они́, мо́жет, горю́ют, что им не даю́т разверну́ться. И то́лько э́то никому́ не ви́дно, благодаря́ опя́ть-таки кова́рству, кото́рое, я так ду́маю, при переко́вке одно́ из после́дних поки́нет на́ши бре́нные тела́.
И, зна́чит, скоре́й всего́, когда́ там изме́нится курс, как, наприме́р, у нас, всё э́то как сон исче́знет, и насту́пит сча́стье, спосо́бное удовлетвори́ть запро́сы са́мого капри́зного у́ма.¹
1- Этот последний абзац отсутствует в предлагаемой аудиоверсии.
Et si quelque chose existe ou qu’on la possède, cela signifie qu'il y a eu à cela de bonnes et sérieuses raisons.
Et ceux qui s’intéressent à l’Histoire peuvent immédiatement en comprendre les raisons.
La vie passée, selon la description qu’en font les historiens, était, comment dire, affreusement répugnante. Il y eut ainsi parfois des roitelets sanglants, certains au plus haut point - Dieu sait qui -, des tyrans féroces, des souverains absolus, des ducs, des lignées de nobles, des barons, etc. Et chacun, bien sûr, faisait ce qu’il voulait de la populace. Coupant la langue de ceux qui parlaient trop et pas comme il le fallait. Ils brûlaient vif, par exemple, celui qui osait exprimer ses opinions personnelles, scientifiques ou religieuses. Ils se distrayaient en le jetant en pâture aux bêtes sauvages et aux crocodiles. Et en général, et sans un pincement au cœur, ces tyrans se comportaient comme bon leur semblait.
Et c’est probablement à cause de tout cela que la plèbe s’est moralement affaiblie. Son caractère s’est ainsi en partie détérioré. Et qu’ainsi, peut-être, les humains se sont aigris. Et ils ont commencé à s’accommoder de tout. C’est peut-être à cause de ça qu’au fil des siècles perfidie, duperie, flagornerie, opportunisme, et j’en passe, se sont partout répandus.
Mais, en eux-mêmes, ces phénomènes et d'autres similaires ne sont peut-être que purement accidentels, étrangers à la nature profondément bonne et digne de l’Homme. Et si tel est le cas, alors, en tant que défenseur des opprimés, je suis heureux d’exprimer cette pensée. Puisque, probablement, elle est juste.
Et, en parlant de telles choses, on veut toujours, d’une manière ou d’une autre, lever le voile qui nous cache l’avenir, désirant malgré tout observer comment les choses se passeront pour ceux du futur.
Et, en ce sens, pour eux, les choses iront sans aucun doute pour le mieux.
Ceci est déjà en partie visible par certaines données factuelles de nos vies présentes. Dans notre pays, en général, la roture, quoi qu'on en dise, s'est sensiblement bonifiée. Beaucoup sont devenus plus positifs et honnêtes, de courageux travailleurs. Il y a nettement moins de gens qui volent. Nombreux se sont soudain intéressés à la science, à la lecture. Certains pratiquent le chant ou vont au concert. Beaucoup jouent aux échecs, aux dominos, visitent les musées, où ils admirent peintures et statuettes, etc. Ils débattent. Ils se soignent, se font poser de nouvelles dents. Ils se promènent dans les parcs et le long des quais. Et ainsi de suite.
Alors qu’avant, ces mêmes jouaient aux cartes, vociféraient complètement ivres et se cassaient les dents qui leur restaient sur les portes des restaurants.
Non, s’il s’agit de pureté morale, alors nous assistons à une nette amélioration. Et la population peut s’en féliciter. Toutes nos félicitations ! Mes plus chaleureuses congratulations, chers amis !
Et avec tout cela, remarquez, qu’un peu moins de deux décennies se sont écoulées [depuis la Révolution]. Allez, supposons que cinquante ans encore s'écoulent ?! Oh-ho ! C'est vraiment incroyable ce qui pourra advenir !
Ainsi, tout ce qui ne vaut rien tombera peut-être progressivement en déshérence et disparaîtra, et finalement le temps viendra où, sans nous en rendre compte, nous paraîtrons les uns devant les autres dans toute notre beauté naturelle.
Bien entendu, il faudra naturellement encore pas mal de temps pour atteindre cet objectif. Rééduquer encore plus en profondeur.
Parce que, bien sûr, certains, en raison de leur perfidie, jouent peut-être en partie le jeu, ou font comme s’ils étaient déjà tout à fait rééduqués, alors que dans leur âme brûlent probablement les braises de leur ancienne vie. Et ils regrettent peut-être qu’on ne leur offre pas la possibilité de faire machine arrière. Et nul même ne s’en aperçoit, à nouveau grâce à cette perfidie, qui, je pense, lors de la nécessaire rééducation, sera l'un des derniers vices à devoir abandonner nos corps périssables.
Et, par conséquent, très probablement, lorsque le cap changera, comme chez nous par exemple, [en Union soviétique], tout cela s’effacera comme un mauvais rêve, et viendra le temps du bonheur, capable de combler les besoins de l'esprit le plus fantasque.¹
1- Ce dernier paragraphe est absent de la version sonore proposée. -
M. Zochtchenko – La Perfidie, introduction (3)
Alfred Edmund Brehm, La vie des animaux (Tierleben). Illustration : Fédor Flinzer, 1877 Mikhaïl Zochtchenko - Михаил Зощенко
La Perfidie, introduction
Кова́рство (введе́ние)
Extrait du Livre bleu ciel (Голуба́я кни́га)
(1935)3- Des bêtes et des Hommes
Впро́чем, вот како́е мы име́ем соображе́ние.
7. Зве́ри, наприме́р. Предполо́жим, живо́тные. Ну, там, ска́жем, ко́шки, соба́ки, петухи́, пауки́ и так да́лее.
И́ли да́же в кра́йнем слу́чае взять – ди́кие зве́ри. Слоны́ там. Отча́сти жира́фы. И так да́лее.
Так у э́тих звере́й, согла́сно уче́нию Бре́ма, ничего́ подо́бного вро́де того́, что у нас, не быва́ет. Они́, как э́то ни стра́нно, кова́рства почти́ не понима́ют. И там у них э́того не́ту.
И э́то, вообще́ говоря́, отча́сти да́же курьёзно, что у люде́й э́то есть, а у оста́льных э́того не́ту. А лю́ди как бы всё-таки, чего́ бы там ни говори́ли, в не́котором ро́де есть вене́ц созда́ния, а те – наоборо́т. И тем не ме́нее у тех не́ту, а у э́тих есть. Вот э́то да́же стра́нно. И как-то неле́по.
Э́то все́гда отча́сти коро́било и волнова́ло наибо́лее че́стных специали́стов-фило́софов, пропове́дующих о́бщее разви́тие и душе́вную бо́дрость.
«Нельзя́ допуска́ть, – сказа́л в своё вре́мя сла́вный фило́соф Плато́н, – чтоб пти́цы и зве́ри име́ли нра́вственное превосхо́дство пе́ред людьми́».
Но с тех пор в ужа́сной, мо́жно сказа́ть, су́толоке жи́зни прошло́ что-то там, ка́жется, две ты́сячи лет, и э́ти так и продолжа́ли и́меть то, чего́ не́ было у звере́й.
А зве́ри, мо́жет быть, тем вре́менем постепе́нно соверше́нствовались и соверше́нствовались и, наконе́ц, дошли́ до того́, чего́ они́ сейча́с из себя́ представля́ют.
8. (…) Друго́е де́ло, что им там всё-таки про́ще обходи́ться. Как сказа́л поэ́т про како́го-то, не по́мню, зверька́ – что-то тако́е:
И под ка́ждым ей листко́м
Был гото́в и стол и дом.¹Э́то, ка́жется, он сказа́л про како́го-то отде́льного представи́теля живо́тного ми́ра. Что-то тако́е в де́тстве чита́лось. Кака́я-то чепуха́. И по́сле заволокло́ тума́ном. Одни́м сло́вом, речь шла там про каку́ю-то пти́цу и́ли про каку́ю-то козу́. И́ли, ка́жется, про бе́лку. Что ей так легко́ живётся и что ей, коне́чно, в го́лову не прихо́дит ловчи́ться и́ли там идти́ на вся́кие лесны́е комбина́ции и афе́ры.
Но э́то, коне́чно, друго́й вопро́с. В о́бщем, то́лько факт, что живо́тный и расти́тельный мир почти́ не знако́м с кова́рством. (…)
La cigale et la fourmi, dessin d'enfant Cependant, voici ce que nous avons en tête.
Les animaux, prenons cet exemple. Eh bien, il y a, disons, des chats, des chiens, des coqs, des araignées, etc.
Ou même à la limite, prenez des animaux sauvages : là, des éléphants, voire des girafes, et ainsi de suite.
Eh bien, selon les enseignements d’Alfred Brehm¹, ces animaux ne sont en rien semblables à nous. Curieusement, c’est à peine s’ils comprennent ce qu’est la perfidie. Ils ne la possèdent pas.
Ainsi, d’une manière générale, il est assez curieux qu’elle soit l’apanage des Hommes et pas du reste des êtres vivants. Pourtant l’Homme serait, à l’inverse des bêtes, quoi qu’on en dise en somme le couronnement de la création, contrairement aux animaux. Toutefois, les premiers la possèdent et les seconds non. Voilà chose bien étrange. Et même en quelque sorte absurde.
Cela a toujours quelque peu troublé et inquiété les spécialistes philosophes les plus honnêtes qui ont prôné l’idée du développement social et de la vigueur spirituelle.
« L’on ne peut avancer, a dit un jour le grand Platon, que les oiseaux et les autres bêtes aient quelque supériorité morale sur les humains. »²
Mais depuis lors, dans le terrible, pourrait-on dire, tohu-bohu de la vie, environ deux mille ans se sont écoulés, et les humains ont continué à posséder ce que les animaux n’ont jamais eu.
Et les animaux, peut-être, entre-temps, de leur côté se sont progressivement améliorés et améliorés pour devenir finalement ce qu'ils sont aujourd'hui. (...)
D’autre part, c’est qu’il est tout de même plus facile pour eux de s’en sortir. Un poète a dit à propos d’une bestiole, je ne me rappelle plus laquelle, quelque chose comme ceci :
« Et sous chaque feuille pour elle
Le couvert et le gîte étaient prêts. »³Il semble qu’il ait dit cela à propos de quelque représentant du monde animal. J'ai lu quelque chose comme ça quand j'étais gosse. Des bêtises. Et puis tout ça est devenu flou. En un mot, il parlait d'une sorte d'oiseau ou bien d’une chèvre. Ou était-ce à propos d'un écureuil ? Que la vie est facile pour ce petit animal ! Et, bien sûr, jamais il ne lui viendrait à l’idée de tricher ou de recourir à toutes sortes d’arnaques forestières et d’affaires douteuses.
Mais il s’agit là, bien sûr, d’une autre question. En définitive, le fait qu’il nous faut retenir est que le monde animal et végétal est bien peu familier de celui de la perfidie. (...)
1- Alfred Edmund Brehm (1829-1884) zoologue et écrivain allemand, à l’époque, grand vulgarisateur sur la vie des animaux.
2- Lire à ce sujet : Laurent, J., ‘L’animalité de l’homme selon Platon’.
3- Extrait de la fable ‘La cigale et la fourmi’ (Стрекоза и Муравей) d’Ivan Krylov, 1808. Lire (en russe).
-
M. Zochtchenko – La Perfidie, introduction (2)
© Caméra Lucida Mikhaïl Zochtchenko - Михаил Зощенко
La Perfidie, introduction
Кова́рство (введе́ние)
Extrait du Livre bleu ciel (Голуба́я кни́га)
(1935)2- Cap sur la Perfidie
5. И, в си́лу вышеизло́женного, отлича́ясь оптими́змом и кра́йней любо́вью к жи́зни и к лю́дям, реши́ли мы бо́льше не напира́ть на сатири́ческую сто́рону де́ла.
И, не отка́зываясь во́все от сати́ры, реши́ли мы с э́того моме́нта слегка́, что ли, перемени́ть курс на́шего литерату́рного корабля́.
И да́же въе́зжая, как ви́дите, в столь отве́тственную га́вань, нося́щую гро́зное назва́ние «Кова́рство», реши́ли мы уже́ и на э́тот раз попро́бовать свои́ си́лы не в ка́честве же́лчного сати́рика пре́жней форма́ции, из таки́х, кото́рые зала́мывают ру́ки, стыдя́т и восклица́ют, а реши́ли мы попро́бовать себя́ в ка́честве, ну, вро́де бы чле́на колле́гии защи́тников.
Коне́чно, каза́лось бы, в вы́сшей сте́пени стра́нно защища́ть подо́бные дефе́кты челове́ческого ду́ха, но защи́та у нас бу́дет до не́которой сте́пени своеобра́зная, и далеко́ не всех мы наме́рены защища́ть.
6. Ита́к, зна́чит, произнося́ на па́лубе на́шего корабля́ подо́бные эффе́ктные ре́чи, пыта́емся мы тем вре́менем въе́хать в обши́рную и пло́хо защищённую га́вань. Но бу́рные во́ды всевозмо́жных литерату́рных тече́ний, вдре́безги разби́вшие бе́рег, не разреша́ют нам с лёгкостью э́то произвести́.
И, жела́я тогда́ пережда́ть не́которое вре́мя, чтоб обду́мать, как бы поле́гче к э́тому подойти́, – остана́вливаемся мы на ре́йде и не без расте́рянности погля́дываем на берега́, на кото́рых уже́, подми́гивая, проха́живаются вся́кого ро́да проходи́мцы, жу́лики, хитрецы́, ара́пы, комбина́торы и запле́чных дел мастера́¹.
И при ви́де э́того сбро́да у нас на душе́ де́лается слегка́, мы бы сказа́ли, коломи́тно.
И мы так восклица́ем: «Ах, ка́жется, мы напра́сно реши́ли заступи́ться за э́ту шу́шеру!»
Et, en raison de ce qui précède, nous distinguant par un optimisme et un amour extrême pour la vie et les gens, nous avons décidé de ne pas insister davantage sur les aspects satiriques de la chose.
Et, sans abandonner complètement la satire, nous avons décidé ici de modifier légèrement peut-être le cap de notre croisière littéraire.
Et même si nous entrons, comme vous le voyez, dans un vaste havre répondant au terrible nom de « Perfidie », nous avons décidé cette fois de ne pas paraître tels ces satiristes bilieux de l’ancienne école, un de ceux qui se démènent, se scandalisent et s’exclament, mais de nous essayer en tant que membre de la confrérie de ses défenseurs.
Bien sûr, il semblerait extrêmement étrange d’être le suppôt de tels défauts de l’esprit humain, mais notre ligne de défense sera quelque peu originale et loin de vouloir protéger tout le monde.
Cela signifie donc que pendant qu’on déclame des discours éclatants sur le pont de notre navire, nous tenterons en même temps d’entrer dans ce port, si vaste et bien mal défendu. Mais les eaux tumultueuses de tant de courants littéraires ont depuis saccagé ses berges, ne nous permettant pas d’y aborder facilement.
Et puis, voulant prendre le temps de réfléchir à la meilleure façon d'accoster, nous jetons l’ancre dans la rade et, non sans désarroi, regardons vers le quai sur lequel toutes sortes d'escrocs, filous, roublards, coquins, intrigants et autres exécuteurs des hautes œuvres¹ déjà font les cents pas.
Et à la vue de cette canaille, notre âme, pourrions-nous dire, est légèrement prise d’angoisse.
Et nous nous exclamons : - Oh là là, il semble que c’est en vain que nous ayons décidé de prendre le parti de cette racaille !
1- L’expression russe ici employée : ‘maître du havre-sac’ (заплечных дел мастер) servait à désigner le ‘bourreau’ dans l'ancienne Russie. Lire en russe.
