En mauvaise compagnie – Chapitre 5 (04)
В дурном обществе – En mauvaise compagnie
Знакомство продолжается
(V.4)
Mes nouveaux amis
Слыша, как он [Валек] отзывается о Тыбурции, точно о товарище, я спросил:
— Тыбурций тебе отец?
— Должно быть, отец, — ответил он задумчиво, как будто этот вопрос не приходил ему в голову.
— Он тебя любит?
— Да, любит, — сказал он уже гораздо увереннее. — Он постоянно обо мне заботится и, знаешь, иногда он целует меня и плачет…
— И меня любит и тоже плачет, — прибавила Маруся с выражением детской гордости.
— А меня отец не любит, — сказал я грустно. — Он никогда не целовал меня... Он нехороший.
— Неправда, неправда, — возразил Валек, — ты не понимаешь. Тыбурций лучше знает. Он говорит, что судья — самый лучший человек в городе, и что городу давно бы уже надо провалиться, если бы не твой отец, да ещё поп, которого недавно посадили в монастырь, да еврейский раввин. Вот из-за них троих…
— Что из-за них?
— Город из-за них ещё не провалился, — так говорит Тыбурций, — потому что они ещё за бедных людей заступаются... А твой отец, знаешь... он засудил даже одного графа…
— Да, это правда... Граф очень сердился, я слышал.
— Ну, вот видишь! А ведь графа засудить не шутка.
— Почему?
— Почему? — переспросил Валек, несколько озадаченный... — Потому что граф — не простой человек... Граф делает, что хочет, и ездит в карете, и потом... у графа деньги; он дал бы другому судье денег, и тот бы его не засудил, а засудил бы бедного.
— Да, это правда. Я слышал, как граф кричал у нас в квартире: «Я вас всех могу купить и продать!»
— А судья что?
— А отец говорит ему: «Подите от меня вон!»
— Ну вот, вот! И Тыбурций говорит, что он не побоится прогнать богатого, а когда к нему пришла старая Иваниха с костылём, он велел принести ей стул. Вот он какой! Даже и Туркевич не делал никогда под его окнами скандалов.
Это была правда: Туркевич во время своих обличительных экскурсий всегда молча проходил мимо наших окон, иногда даже снимая шапку.
Всё это заставило меня глубоко задуматься. Валек указал мне моего отца с такой стороны, с какой мне никогда не приходило в голову взглянуть на него: слова Валека задели в моём сердце струну сыновней гордости; мне было приятно слушать похвалы моему отцу, да ещё от имени Тыбурция, который «всё знает»; но, вместе с тем, дрогнула в моём сердце и нота щемящей любви, смешанной с горьким сознанием: никогда этот человек не любил и не полюбит меня так, как Тыбурций любит своих детей.
En entendant la manière dont Valek parlait de Pan Tibour, comme s’il s’agissait d’un copain, un jour je lui demandai :
– Tibour, c’est ton père ?
– Oui, il doit l’être, répondit-il pensivement, comme si la question ne lui avait jamais traversé l'esprit.
– Et il t’aime ?
– Oui, il m’aime, dit-il cette fois-ci sur un ton plus affirmatif. Il se soucie constamment de moi et, tu sais, parfois il m'embrasse et il pleure...
– Et moi aussi il m'aime beaucoup et il pleure, ajouta Maroussia avec une expression de fierté toute enfantine.
— Moi, mon père il ne m'aime pas, dis-je tristement. Il ne m'a jamais pris dans ses bras… Il n’est pas gentil.
– Ça c’est pas possible, c’est pas vrai, objecta Valek. Tu n’en sais rien ! Tibour, qui lui connaît bien les choses, dit que le pan juge, ton père, est la meilleure personne de la ville ; que la ville aurait sombré depuis longtemps sans lui - ainsi que sans le prêtre qu’on a récemment envoyé dans un monastère, et sans le rabbin aussi. A cause d'eux…
– A cause d'eux quoi ?
– Oui, « si la ville n'a pas sombré c’est à cause d'eux », c’est comme ça que parle Tibour, parce que eux, ils défendent toujours les pauvres... Et ton père, tu sais, eh bien ! il a même fait condamner le comte !
– Oui, ça c'est vrai... Même que le comte était très en colère ; je l’ai entendu.
– Ah ! tu vois maintenant ! Et ce n'est pas une mince affaire que de poursuivre un comte !
– Pourquoi ?
– Pourquoi ?… répéta Valek, un peu perplexe... Eh bien, euh... c’est qu’un comte c'est pas une personne ordinaire... Un comte fait ce qu'il veut, un comte ça monte en calèche. Et puis... le comte, lui, il a des sous… A un autre juge que ton père, il aurait offert de l'argent, et il n’aurait pas été condamné ; à sa place c’est un pauvre qu’on aurait accusé.
– Oui c'est exact, reconnus-je : le comte est même venu chez nous : « Je peux tous vous acheter et vous vendre ! », a-t-il crié.
– Et ton père, il a dit quoi ?
– Mon père lui a répondu : « Fichez immédiatement le camp de chez moi ! »
– Ah, tu vois ! Tu vois ! Et Tibour dit que le pan juge ton père, il craint pas de poursuivre les riches, et même que quand la vieille Ivanikha est venue sur ses béquilles, il a ordonné qu’on lui apporte une chaise ! Tu vois quel sacré caractère il a ! Turkévitch lui-même n'a jamais fait de scandale sous vos fenêtres.
Ça aussi c’était vrai : Turkévitch, lors de ses processions vindicatives, passait toujours silencieusement devant notre logis, ôtant même parfois sa chapka…
Tout cela me fit profondément réfléchir. Valek venait de me décrire mon père sous un aspect totalement nouveau. Ses paroles avaient fait vibrer dans mon âme la corde de la fierté filiale. J’étais heureux d'entendre des louanges sur lui, surtout venant de Tibour, le ‘pan-qui-sait-tout’. Mais, en même temps, une note à la fois d'amour déçu et d’amertume étreignit mon cœur : mon père, lui, jamais ne m'avait aimé et je savais que jamais il ne saurait m’aimer comme Tibour aimait Valek et Maroussia.