В дурном обществе – En mauvaise compagnie

 

Я и мой отец (III.03) Mon père et moi

И он [мой отец] отворачивался от меня с досадою и болью. Он чувствовал, что не имеет на меня ни малейшего влияния, что между нами стоит какая-то неодолимая стена. Он слишком любил её, когда она была жива, не замечая меня из-за своего счастья. Теперь меня закрывало от него тяжёлое горе.

И мало-помалу пропасть, нас разделявшая, становилась всё шире и глубже. Он всё более убеждался, что я — дурной, испорченный мальчишка, с чёрствым, эгоистическим сердцем, и сознание, что он должен, но не может заняться мною, должен любить меня, но не находит для этой любви угла в своём сердце, ещё увеличивало его нерасположение. И я это чувствовал. Порой, спрятавшись в кустах, я наблюдал за ним; я видел, как он шагал по аллеям, всё ускоряя походку, и глухо стонал от нестерпимой душевной муки. Тогда моё сердце загоралось жалостью и сочувствием. Один раз, когда, сжав руками голову, он присел на скамейку и зарыдал, я не вытерпел и выбежал из кустов на дорожку, повинуясь неопределённому побуждению, толкавшему меня к этому человеку. Но он, пробудясь от мрачного и безнадёжного созерцания, сурово взглянул на меня и осадил холодным вопросом:

— Что нужно?

Мне ничего не было нужно. Я быстро отвернулся, стыдясь своего порыва, боясь, чтоб отец не прочёл его в моём смущённом лице. Убежав в чащу сада, я упал лицом в траву и горько заплакал от досады и боли.

С шести лет я испытывал уже ужас одиночества.

Сестре Соне было четыре года. Я любил её страстно, и она платила мне такою же любовью; но установившийся взгляд на меня, как на отпетого маленького разбойника, воздвиг и между нами высокую стену. Всякий раз, когда я начинал играть с нею, по-своему шумно и резво, старая нянька, вечно сонная и вечно дравшая, с закрытыми глазами, куриные перья для подушек, немедленно просыпалась, быстро схватывала мою Соню и уносила к себе, кидая на меня сердитые взгляды; в таких случаях она всегда напоминала мне всклоченную наседку, себя я сравнивал с хищным коршуном, а Соню — с маленьким цыплёнком. Мне становилось очень горько и досадно. Немудрено поэтому, что скоро я прекратил всякие попытки занимать Соню моими преступными играми, а ещё через некоторое время мне стало тесно в доме и в садике, где я не встречал ни в ком привета и ласки. Я начал бродяжить. Всё моё существо трепетало тогда каким-то странным предчувствием, предвкушением жизни. Мне всё казалось, что где-то там, в этом большом и неведомом свете, за старою оградой сада, я найду что-то; казалось, что я что-то должен сделать и могу что-то сделать, но я только не знал, что именно; а между тем, навстречу этому неведомому и таинственному, во мне из глубины моего сердца что-то подымалось, дразня и вызывая. Я всё ждал разрешения этих вопросов и инстинктивно бегал и от няньки с её перьями, и от знакомого ленивого шёпота яблоней в нашем маленьком садике, и от глупого стука ножей, рубивших на кухне котлеты. /.../

Et lui, mon père, se détournait avec agacement et douleur. Il comprenait qu'il n'avait sur moi la moindre influence, qu'il y avait une sorte de mur infranchissable entre nous. Il l’avait trop aimée quand elle était vivante, ne remarquant pas dans son bonheur que j’existais aussi. Et depuis, ce souvenir, ce lourd chagrin, m’écartait de lui. Et chaque jour, cet abîme entre nous devenait plus large et plus profond.

Il s’était petit à petit convaincu que j'étais un méchant garçon, égoïste et gâté, au cœur décidément insensible. Il sentait bien qu’il devait s’occuper de moi mais ne le pouvait pas, qu’il devait m'aimer mais ne parvenait pas à trouver dans son cœur un coin où loger cet amour. Cela accroissait encore un peu plus son ressentiment, et je le ressentais.

Parfois, caché derrière une haie, je l'observais ; Je voyais comment il déambulait le long des allées du jardin, accélérant le pas et gémissant sourdement, pris d'une angoisse qui lui était insupportable. Alors mon cœur se serrait, pris de pitié et de compassion. Une fois, je le vis s’affaisser sur un banc, prendre sa tête à deux mains et sangloter. Je ne pus le supporter et m’élançai, obéissant ainsi à une sorte d’impulsion indéfinissable. Mais lui, semblant sortir d'un rêve sombre et sans espoir, me fixa sévèrement et me cloua d’une question froide :

– Tu as besoin de quelque chose ?

Non, c’est vrai : je n'avais besoin de rien. Et vite je me détournai, tout honteux de cet élan, craignant qu’il ne lût sur mon visage tout mon embarras. Après m'être réfugié au fond du jardin, je tombai. Et là, dans l'herbe, face contre terre, je fondis en larmes, des larmes amères de frustration et de douleur.

Je n'avais que six ans mais déjà je comprenais toute l'horreur de la solitude.

Ma sœur Sonia avait alors quatre ans. Je l'aimais passionnément, et elle me rendait cet amour. Mais le regard que tous portaient sur moi, me considérant comme un petit voyou, érigeait entre ma sœur et moi une barrière haute comme un mur. Chaque fois que je commençais à vouloir jouer avec elle, à ma manière, c’est-à-dire vif et bruyant, la vieille nounou, qui d’un œil endormi déplumait un poulet pour rembourrer un coussin, se dressait d’un bond, saisissait Sonia d’un geste et l'emportait, me lançant des regards courroucés. Et chaque fois, elle me faisait penser à une poule pondeuse le plumage tout hérissé. Je me voyais alors tel un faucon et Sonia, ma petite sœur, pareille à un poussin. Tout cela m’accablait et augmentait mon sentiment de frustration. Bientôt donc je cessai toutes mes vaines tentatives pour entraîner Sonia dans mes ‘entreprises criminelles’.

Au bout d’un certain temps, je commençai à me sentir à l'étroit dans la maison et son petit jardin, ne trouvant auprès de personne quelque signe d’affection ou geste de tendresse.

Commencèrent alors mes errances vagabondes. Dans mon être frémissait un étrange pressentiment, un avant-goût de ce qu’était la vie, en quelque sorte. Il me semblait que quelque part là-bas, plus loin, dans ce monde si vaste qui m’était inconnu, au-delà de notre vieille clôture, il y avait quelque chose qu’il me fallait trouver. Il semblait que je devais faire quelque chose et que je pouvais faire quelque chose, mais je ne savais tout simplement pas quoi. Et tout ce temps, comme voulant m’attirer vers ce monde mystérieux, ce quelque chose montait au plus profond de moi, venant taquiner mon cœur, cherchant à me provoquer.

Alors, en attentant que ces questions pussent un jour trouver réponses, instinctivement je fuyais la nounou et ses plumes, le murmure familier du feuillage du pommier de notre jardinet et l’imbécile cliquetis des couteaux qui, dans la cuisine, s’acharnaient à hacher des bouts de viande...