В дурном обществе – En mauvaise compagnie

 

Проблематические натуры
(II.03)
De fichus caractères !

Другую фигуру, доставлявшую обывателям развлечение зрелищем своего несчастия и падения, представлял отставной и совершенно спившийся чиновник Лавровский. Обыватели помнили ещё недавнее время, когда Лавровского величали не иначе, как «пан писарь», когда он ходил в вицмундире с медными пуговицами, повязывая шею восхитительными цветными платочками. Это обстоятельство придавало ещё более пикантности зрелищу его настоящего падения. Переворот в жизни пана Лавровского совершился быстро: для этого стоило только приехать в Княжье-Вено блестящему драгунскому офицеру, который прожил в городе всего две недели, но в это время успел победить и увезти с собою белокурую дочь богатого трактирщика. С тех пор обыватели ничего не слыхали о красавице Анне, так как она навсегда исчезла с их горизонта. А Лавровский остался со всеми своими цветными платочками, но без надежды, которая скрашивала раньше жизнь мелкого чиновника. Теперь он уже давно не служит. Где-то в маленьком местечке осталась его семья, для которой он был некогда надеждой и опорой; но теперь он ни о чём не заботился. В редкие трезвые минуты жизни он быстро проходил по улицам, потупясь и ни на кого не глядя, как бы подавленный стыдом собственного существования; ходил он оборванный, грязный, обросший длинными, нечёсаными волосами, выделяясь сразу из толпы и привлекая всеобщее внимание; но сам он как будто не замечал никого и ничего не слышал.

Изредка только он кидал вокруг мутные взгляды, в которых отражалось недоумение: чего хотят от него эти чужие и незнакомые люди? Что он им сделал, зачем они так упорно преследуют его? Порой, в минуты этих проблесков сознания, когда до слуха его долетало имя панны с белокурою косой, в сердце его поднималось бурное бешенство; глаза Лавровского загорались тёмным огнём на бледном лице, и он со всех ног кидался в толпу, которая быстро разбегалась. Подобные вспышки, хотя и очень редкие, странно подзадоривали любопытство скучающего безделья; немудрено поэтому, что, когда Лавровский, потупясь, проходил по улицам, следовавшая за ним кучка бездельников, напрасно старавшихся вывести его из апатии, начинала с досады швырять в него грязью и каменьями.

Une autre figure qui divertissait les habitants par le spectacle qu’elle donnait de son malheur et de sa chute, était le fonctionnaire à la retraite Lavrovski, un homme rongé par l’alcool. Chacun se souvenait du temps encore récent, quand Lavrovski était appelé rien de moins que "Pan clerc-copiste" et qu’il allait en grand uniforme à boutons de cuivre, arborant de petits foulards aux couleurs flamboyantes lui allant à ravir.

Ce souvenir encore chaud rendait plus piquant le spectacle de sa déchéance. La vie de Pan Lavrovski avait basculé de façon soudaine. Il avait suffi qu'un brillant officier des dragons vînt un jour à Kniagè-Veno, qu’il y passât à peine deux semaines, et que dans ce court laps de temps il sût séduire et ravir la blonde progéniture d'un riche aubergiste. Après ce ‘rapt’, les citadins n'entendirent plus jamais parler de la belle Anna, disparue pour toujours vers d'autres horizons. Et Lavrovski se retrouva tout seul, avec tous ses petits foulards de couleur, ayant perdu à jamais l’espérance qui jusque là nourrissait et égayait sa vie de petit fonctionnaire.

A la suite de cette infortune, rapidement, il abandonna son service ainsi que sa famille dont il avait été l'espoir et l’unique soutien. Celle-ci habitait toujours la bourgade mais il ne s’en souciait plus : à présent, il ne se souciait plus de rien ni de personne.

Dans ses rares moments de lucidité, c’est-à-dire quand il n’avait pas bu, il parcourait les rues d’un pas rapide, la tête baissée, comme accablé de honte par le spectacle de sa propre existence. Sa saleté, ses vêtements tombant en lambeaux, sa longue tignasse hirsute, détonaient immédiatement dans la foule et provoquaient la réprobation de tous, mais lui-même ne semblait remarquer personne ni ne rien entendre.

De temps en temps seulement, il jetait un regard troublé tout autour, reflétant sa profonde perplexité : ‘Que me veulent ces étrangers, ces inconnus ? Que leur ai-je fait ? Pourquoi me persécutent-ils avec tant d’obstination ?’

Parfois, dans ses brefs moments de lucidité, quand à ses oreilles lui parvenait le nom de sa ‘Panna’ à la tresse blonde, une violente fureur le saisissait. Alors son visage blême s’embrasait d’un feu noir : il se précipitait, se jetant sur la foule qui illico s’éparpillait.

De tels esclandres, bien qu’exceptionnels, éveillaient étrangement la curiosité des plus désœuvrés ; il n'est donc pas étonnant que lorsque Lavrovski, le regard baissé, déambulait par les rues, la bande d'oiseaux oisifs qui le suivait, essayant en vain de le sortir de son apathie, n’hésitât pas à lui jeter par dépit des pierres ou de la boue.