В дурном обществе – En mauvaise compagnie

 

Я и мой отец (III.04) Mon père et moi

С тех пор к прочим нелестным моим эпитетам прибавились названия уличного мальчишки и бродяги; но я не обращал на это внимания. Я притерпелся к упрёкам и выносил их, как выносил внезапно налетавший дождь или солнечный зной. Я хмуро выслушивал замечания и поступал по-своему. Шатаясь по улицам, я всматривался детски-любопытными глазами в незатейливую жизнь городка с его лачугами, вслушивался в гул проволок на шоссе, вдали от городского шума, стараясь уловить, какие вести несутся по ним из далёких больших городов, или в шелест колосьев, или в щёпот ветра на высоких гайдамацких могилах. Не раз мои глаза широко раскрывались, не раз останавливался я с болезненным испугом перед картинами жизни. Образ за образом, впечатление за впечатлением ложились на душу яркими пятнами; я узнал и увидал много такого, чего не видали дети значительно старше меня, а между тем то неведомое, что подымалось из глубины детской души, по-прежнему звучало в ней несмолкающим, таинственным, подмывающим, вызывающим рокотом.

Когда старухи из за́мка лишили его в моих глазах уважения и привлекательности, когда все углы города стали мне известны до последних грязных закоулков, тогда я стал заглядываться на видневшуюся вдали, на униатской горе, часовню. Сначала, как пугливый звёрек, я подходил к ней с разных сторон, всё не решаясь взобраться на гору, пользовавшуюся дурною славой. Но по мере того как я знакомился с местностью, передо мною выступали только тихие могилы и разрушенные кресты. Нигде не было видно признаков какого-либо жилья и человеческого присутствия. Всё было как-то смиренно, тихо, заброшено, пусто. Только самая часовня глядела, насупившись, пустыми окнами, точно думала какую-то грустную думу. Мне захотелось осмотреть её всю, заглянуть внутрь, чтобы убедиться окончательно, что и там нет ничего, кроме пыли. Но так как одному было бы и страшно, и неудобно предпринимать подобную экскурсию, то я навербовал на улицах города небольшой отряд из трёх сорванцов, привлечённых к предприятию обещанием булок и яблоков^* из нашего сада.

___

* Старая форма : сейчас говорят : яблок (примечание переводчика).

A partir de ce moment, les qualificatifs d’enfant des rues et de vagabond vinrent s’ajouter aux autres épithètes déjà peu flatteuses qu’on m’attribuait ; mais je n'y prêtais guère attention. Je m'habituais aux reproches et les endurais comme une averse soudaine ou l’excessive ardeur du soleil. J’écoutais, l’air renfrogné, les commentaires qu’on faisait sur moi et je traçais mon propre chemin.

Rôdant par les rues, j’observais, avec des yeux empreints d’une curiosité toute enfantine, la vie sans prétention de notre bourgade et ses masures. Puis m’éloignant des bruits de la ville, je tendais l’oreille pour saisir le chuchotement des fils télégraphiques qui couraient le long de la route, tentant de déchiffrer les nouvelles qu’ils colportaient depuis de lointaines capitales ; j'écoutais le bruissement des épis dans les champs ou le murmure du vent sur les hautes tombes des haïdamaks¹.

Plus d'une fois j’écarquillais grand les yeux, plus d'une fois je m'arrêtais saisi de frayeur et de douleur devant ce que la vie m’offrait en spectacle. Toutes ces expériences, telles des tavelures de lumière, image après image, impression après impression, venaient se déposer sur mon âme puérile. J’apprenais et je voyais beaucoup de choses, plus que les enfants, bien plus plus âgés que moi, n’en percevaient. Et quelque chose qui m’était encore inconnu sourdait de mes entrailles, résonnant tel un grondement incessant, mystérieux, dévorant, provocateur.

***

Après que les mégères du vieux château l’eurent privé de toute dignité et d'attrait à mes yeux, quand tous les endroits de la ville me furent devenus familiers jusqu'aux recoins les plus sales, mon attention fut attirée par la chapelle qu'on apercevait au loin, sur la montagne uniate.

Au début, tel un petit animal craintif, je l’approchai de différents côtés, n'osant gravir ses flancs de funeste renom. Puis m’aventurant plus avant, je découvris d’abord des tombes silencieuses et des croix renversées. Nulle part quelque signe d'habitation ou de présence humaine : tout y était comme résigné, silencieux, délaissé, désert. Seule la chapelle, fronçant les sourcils depuis ses fenêtres vides, paraissait méditer, comme plongée dans quelque triste pensée.

Je voulais tout inspecter, explorer l'intérieur, m'assurer qu'il n'y avait là que poussière. Mais comme l’idée d’y pénétrer seul m’effrayait, afin d'entreprendre une telle expédition, je décidai de recruter un petit commando de trois galopins qui comme moi traînaient dans les rues de la ville, les attirant par la promesse de brioches et de pommes tirées de notre jardin.

___

1. Haïdamaks : voir note II.09.