В дурном обществе – En mauvaise compagnie

 

Осенью (VIII.3) L’automne

Осень всё больше вступала в свои права. Небо всё чаще заволакивалось тучами, окрестности тонули в туманном сумраке; потоки дождя шумно лились на землю, отдаваясь однообразным и грустным гулом в подземельях.

Мне стоило много труда урываться из дому в такую погоду; впрочем, я только старался уйти незамеченным; когда же возвращался домой весь вымокший, то сам развешивал платье против камина и смиренно ложился в постель, философски отмалчиваясь под целым градом упрёков, которые лились из уст нянек и служанок.

Каждый раз, придя к своим друзьям, я замечал, что Маруся всё больше хиреет. Теперь она совсем уже не выходила на воздух, и серый камень — тёмное, молчаливое чудовище подземелья — продолжал без перерывов свою ужасную работу, высасывая жизнь из маленького тельца. Девочка теперь большую часть времени проводила в постели, и мы с Валеком истощали все усилия, чтобы развлечь её и позабавить, чтобы вызвать тихие переливы её слабого смеха.

Теперь, когда я окончательно сжился с «дурным обществом», грустная улыбка Маруси стала мне почти так же дорога, как улыбка сестры; но тут никто не ставил мне вечно на вид мою испорченность, тут не было ворчливой няньки, тут я был нужен, — я чувствовал, что каждый раз моё появление вызывает румянец оживления на щеках девочки. Валек обнимал меня, как брата, и даже Тыбурций по временам смотрел на нас троих какими-то странными глазами, в которых что-то мерцало, точно слёза.

На время небо опять прояснилось; с него сбежали последние тучи, и над просыхающей землёй, в последний раз перед наступлением зимы, засияли солнечные дни. Мы каждый день выносили Марусю наверх, и здесь она как будто оживала; девочка смотрела вокруг широко раскрытыми глазами, на щеках её загорался румянец; казалось, что ветер, обдававший её своими свежими взмахами, возвращал ей частицы жизни, похищенные серыми камнями подземелья. Но это продолжалось так недолго...

Между тем над моей головой тоже стали собираться тучи.

L'automne de plus en plus s’imposait. Le ciel se couvrait chaque jour un peu plus de nuages ; tout se noyait dans un crépuscule brumeux. Des torrents de pluie tumultueux se déversaient sur le sol, résonnant d'un grondement monotone et triste jusque dans les tréfonds des souterrains de la vieille chapelle.

Par un temps pareil il me fallait de la peine pour m’éclipser de la maison. Je devais m’efforcer de sortir sans me faire remarquer. Quand je rentrais, tout trempé, j’allais suspendre mon manteau près de la cheminée et puis, discrètement, je gagnais ma couche, non sans avoir supporté, stoïque et silencieux, une grêle de reproches de la bouche de la nounou et de la bonne.

Chaque fois que je montais voir mes amis, je remarquais que Maroussia allait de mal en pis. Maintenant, elle ne sortait plus du tout du souterrain, et la pierre grise, telle une hydre sombre et silencieuse, poursuivait sa terrible besogne, inexorablement, aspirant la vie de ce petit corps. La fillette restait à présent la plupart de son temps alitée, et Valek et moi étions à bout de nos efforts pour la divertir et l'amuser, pour provoquer encore en elle l’écho d’un faible rire.

Dès lors, m’étant finalement fait à l’idée que j’appartenais à cette « mauvaise compagnie », le triste sourire de Maroussia m’était devenu presque aussi cher que celui de ma sœur. Là-haut, personne, aucune nounou grincheuse, ne venait perpétuellement me rappeler ma dépravation. En ce lieu souterrain, un petit être avait besoin de moi : lorsque j’arrivais, qu’elle me voyait, les joues de la fillette s’animaient et recouvraient des couleurs. Valek me serrait dans ses bras comme un frère, et même Tibour, le ‘Pan-qui-sait-tout’, nous regardait tous les trois de temps en temps d’un œil étrange où semblait scintiller comme une larme.

Pendant un temps, le ciel parut s’éclaircir à nouveau : les lourds nuages s’enfuirent, et pour la dernière fois avant le début de l'hiver nous eûmes droit à quelques jours de grand soleil qui épongea la terre gorgée d’eau. Nous pouvions alors remonter Maroussia au grand air. Là, elle semblait reprendre vie : elle regardait autour d'elle avec de grands yeux et reprenait quelques couleurs. Il semblait que le souffle, la fraîcheur du vent lui rendaient les parcelles de vie que les pierres grises lui dérobaient. Mais cela ne dura pas longtemps...

Pendant ce temps, d’autres nuages commençaient à s’amonceler, ceux-là au-dessus de ma propre tête...