En mauvaise compagnie – Chapitre 7 (04)
В дурном обществе – En mauvaise compagnie
На сцену является пан Тыбурций
(VII.4)
Quand Pan Tibour entre en scène
Я не понимал ничего, но всё же впился глазами в лицо странного человека; глаза пана Тыбурция пристально смотрели в мои, и в них смутно мерцало что-то, как будто проникавшее в мою душу.
— Не понимаешь, конечно, потому что ты ещё малец... Поэтому скажу тебе кратко, а ты когда-нибудь и вспомнишь слова философа Тыбурция: если когда-нибудь придётся тебе судить вот его, то вспомни, что ещё в то время, когда вы оба были дураками и играли вместе, — что уже тогда ты шёл по дороге, по которой ходят в штанах и с хорошим запасом провизии, а он бежал по своей оборванцем-бесштанником и с пустым брюхом... Впрочем, пока ещё это случится, — заговорил он, резко изменив тон, — запомни ещё хорошенько вот что: если ты проболтаешься своему судье или хоть птице, которая пролетит мимо тебя в поле, о том, что ты здесь видел, то не будь я Тыбурций Драб, если я тебя не повешу вот в этом камине за ноги и не сделаю из тебя копчёного окорока. Это ты, надеюсь, понял?
— Я не скажу никому... я... Можно мне опять придти?
— Приходи, разрешаю... sub conditionem [Под условием (лат.)]... Впрочем, ты ещё глуп и латыни не понимаешь. Я уже сказал тебе насчёт окорока. Помни!..
Он отпустил меня и сам растянулся с усталым видом на длинной лавке, стоявшей около стенки.
— Возьми вон там, — указал он Валеку на большую корзину, которую, войдя, оставил у порога, — да разведи огонь. Мы будем сегодня варить обед.
Теперь это уже был не тот человек, что за минуту пугал меня, вращая зрачками, и не гаер, потешавший публику из-за подачек. Он распоряжался, как хозяин и глава семейства, вернувшийся с работы и отдающий приказания домочадцам.
Он казался сильно уставшим. Платье его было мокро от дождя, лицо тоже; волосы слиплись на лбу, во всей фигуре виднелось тяжёлое утомление. Я в первый раз видел это выражение на лице весёлого оратора городских кабаков, и опять этот взгляд за кулисы, на актёра, изнеможённо отдыхавшего после тяжёлой роли, которую он разыгрывал на житейской сцене, как будто влил что-то жуткое в моё сердце. Это было ещё одно из тех откровений, какими так щедро наделяла меня старая униатская «каплица».
Je ne comprenais rien à ce que Tibour me racontait, mais néanmoins je le regardais sans pouvoir détacher mon regard du sien. Il me dévisageait, intensément : il y avait dans ses yeux comme une brillance qui pénétrait mon âme.
– Tu ne peux pas comprendre, bien entendu, parce que tu es encore bien jeune... Alors, je vais te dire tout ça en quelques mots, et un jour tu te souviendras des paroles de Tibour-le-philosophe. Et si jamais à l’avenir tu es amené à le juger - son regard se porta sur Valek -, alors rappelle-toi qu’à une époque où vous jouiez tous les deux ensemble, comme deux petits imbéciles, et alors même que tu avais les poches bourrés de friandises, lui courait à tes côtés, suivant déjà sa propre route, ses culottes en charpie, dépenaillé et le ventre vide...
...Du reste, avant que cela soit le cas - son ton changea brusquement -, souviens-toi bien de ceci : si tu commences à cafarder devant ton père le Pan juge, ou même à raconter à un oiseau qui passerait dans le pré ce que tu as vu ici, aussi vrai que je m’appelle Tibour Drab, je te pendrai par les pieds dans cette grande cheminée et je ferai de toi un jambon fumé. J'espère que là tu m’as bien compris !
– Je ne le dirai à personne... Je... est-ce que je pourrai revenir ?
- Oui, je te l’autorise... sub conditionem...¹ Cependant, comme tu es encore un enfant stupide et que tu ne comprends rien au latin… tâche de te rappeler ce que je viens de te dire : en jambon fumé... N’oublie pas !
Il me lâcha et alla s'allonger, l'air épuisé, sur une banquette accolée à la paroi.
Il s’adressa à Valek en lui désignant un grand panier qu’il avait laissé à l’entrée :
– Récupère ça et prépare du feu, nous allons faire un bon repas aujourd’hui…
A ce moment, ce n’était plus la même personne, celle qui une minute auparavant me terrorisait en roulant de gros yeux. Ce n’était pas, non plus, ce bouffon qui amusait les badauds pour quelques kopecks dans les tavernes de Kniagè-Véno. Il ordonnait, comme un vrai maître en sa demeure, un vrai père de famille qui rentre du travail et commande à toute sa maisonnée.
Il semblait fourbu, ses vêtements étaient détrempés, ses cheveux, gorgés d’eau, lui collaient sur le front. Tout en lui transpirait une extrême fatigue. C’était la première fois que je voyais cette expression sur le visage de ce volubile orateur des bistrots : là, derrière les coulisses, quand l’acteur qu’il était laissait tomber le masque, encore tout épuisé par la difficulté du rôle qu’il lui fallait jouer sur scène, jour après jour. Et cette image me brisa le cœur.
Ce fut là encore une nouvelle révélation que venait m’offrir, dans sa grande générosité, l'ancienne chapelle uniate…
