-
En mauvaise compagnie – Chapitre 7 (06)
Mendiants... voleurs... sans feu ni lieu !.. В дурном обществе – En mauvaise compagnie
На сцену является пан Тыбурций
(VII.6)
Quand Pan Tibour entre en scèneИз этой странной и запутанной речи я понял только, что способ приобретения был не совсем обыкновенный, и не удержался, чтоб ещё раз не вставить вопроса:
— Вы это взяли... сами?
— Малый не лишён проницательности, — продолжал опять Тыбурций по-прежнему, — жаль только, что он не видел капеллана: у капеллана брюхо, как настоящая сороковая бочка, и, стало быть, объедение ему очень вредно. Между тем мы все, здесь находящиеся, страдаем скорее излишнею худобой, а потому некоторое количество провизии не можем считать для себя лишним... Так ли я говорю, domine?
— Ага, ага! — задумчиво промычал опять «профессор».
— Ну вот! На этот раз вы выразили своё мнение очень удачно, а то я уже начинал думать, что у этого малого ум бойчее, чем у некоторых учёных... Возвращаясь, однако, к капеллану, я думаю, что добрый урок стоит платы, и в таком случае мы можем сказать, что купили у него провизию: если он после этого сделает в амбаре двери покрепче, то вот мы и квиты... Впрочем, — повернулся он вдруг ко мне, — ты всё-таки ещё глуп и многого не понимаешь. А вот она понимает: скажи, моя Маруся, хорошо ли я сделал, что принёс тебе жаркое?
— Хорошо! — ответила девочка, слегка сверкнув бирюзовыми глазами. — Маня была голодна.Под вечер этого дня я с отуманенною головой задумчиво возвращался к себе. Странные речи Тыбурция ни на одну минуту не поколебали во мне убеждения, что «воровать нехорошо». Напротив, болезненное ощущение, которое я испытывал раньше, ещё усилилось. Нищие... воры... у них нет дома!.. От окружающих я давно уже знал, что со всем этим соединяется презрение. Я даже чувствовал, как из глубины души во мне подымается вся горечь презрения, но я инстинктивно защищал мою привязанность от этой горькой примеси, не давая им слиться. В результате смутного душевного процесса — сожаление к Валеку и Марусе усилилось и обострилось, но привязанность не исчезла. Формула «нехорошо воровать» осталась. Но, когда воображение рисовало мне оживлённое личико моей приятельницы, облизывавшей свои засаленные пальцы, я радовался её радостью и радостью Валека.
В тёмной аллейке сада я нечаянно наткнулся на отца. Он по обыкновению угрюмо ходил взад и вперёд с обычным странным, как будто отуманенным взглядом. Когда я очутился подле него, он взял меня за плечо.
— Откуда это?
— Я... гулял…Он внимательно посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но потом взгляд его опять затуманился и, махнув рукой, он зашагал по аллее. Мне кажется, что я и тогда понимал смысл этого жеста:
— А, всё равно... Её уж нет!..
Я солгал чуть ли не первый раз в жизни.
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чём-либо признаться ему, не изменяя своим друзьям? Я дрожал при мысли, что он узнает когда-либо о моём знакомстве с «дурным обществом», но изменить этому обществу, изменить Валеку и Марусе — я был не в состоянии. К тому же здесь было тоже нечто вроде «принципа»: если б я изменил им, нарушив данное слово, то не мог бы при встрече поднять на них глаз от стыда.
De tout le discours étrange et déroutant de Pan Tibour, je compris seulement que la méthode employée pour se procurer notre pitance n’avait pas été tout à fait orthodoxe. Je ne pus m'empêcher d’insister :
- Vous l’avez donc pris sans demander ?
- Notre p’tit gars est bien perspicace ! poursuivit Tibour. C’est fort dommage qu'il n'ait pas vu notre chanoine au ventre plus rond qu’une barrique. L’excès de nourriture est donc très nocif pour sa santé, alors que nous tous ici souffrons plutôt d'un excès de maigreur. Ces provisions ne nous sont pas de trop... N’est-il pas vrai, Signor Professor ?
- Ouais, ouais ! marmonna de nouveau celui-ci.
- Bien répondu ! acquiesça Tibour. Merci de nous avoir exprimé votre opinion si clairement, sinon je commençais déjà à penser que ce garçon avait plus d’esprit que certains de nos savants... Pour en revenir cependant au chanoine, je pense que toute bonne leçon mérite récompense. Et si tel est le cas, on peut en conclure que nous lui avons payé ainsi nos provisions : si après notre visite il renforce les portes de sa grange, alors nous voilà quittes…...Quant à toi, ajouta-t-il en se tournant vers moi, tu es toujours aussi stupide et ne comprends pas grand chose. Elle, elle sait les choses bien mieux que toi : dis-nous, ma Maroussia, ai-je bien fait de t'apporter un rôti ?
- Oh oui ! répondit la fillette - ses yeux turquoise pétillaient -, Ma-cia avait faim.Le même soir, je retrouvai ma chambre, la tête perdue dans mes pensées. L’étrange discours de Tibour n’avait pas un instant ébranlé ma conviction que "voler n’était pas bien". Au contraire, le pénible sentiment que j'éprouvais auparavant ne faisait que s’accroître.
Mendiants... voleurs... sans feu ni lieu !.. A tous ces qualificatifs, je savais déjà depuis longtemps que les gens de mon entourage ajoutaient le mépris. Je sentais même s'instiller au fond de moi toute l’âpreté de ce mépris. Mais, instinctivement, je tentais de protéger mon affection pour mes nouveaux amis contre cette amertume, ne permettant pas qu’affection et mépris se mêlassent.
En effet, en même temps que grandissait et s’aggravait en moi un sentiment d’amère pitié, mon attachement pour Valek et Maroussia demeurait toujours aussi vivace. Rien pourtant ne pouvait bousculer la sentence que je me répétais : "voler n'est pas bien". Mais quand je me représentais le visage malicieux de notre petite princesse léchant ses doigts couverts de graisse, je me réjouissais de sa joie et de celle de son frère, Valek mon ami.
***
Rentrant par l’allée du jardin envahie d’obscurité, ce même soir je tombai sur mon père. Comme d'habitude, il allait et venait, marchant d'un air sombre avec son habituel regard, étrange, comme embrumé. Quand je fus près de lui, il me saisit par l’épaule.
- D'où viens-tu ?
- Je… je me promenais…Il me regarda attentivement, voulut dire quelque chose, mais son regard à nouveau devint vague et, faisant un geste de la main, il s’éloigna le long de l'allée. Il me semble qu’alors je compris le sens de ce geste : « De toute façon ça m’est égal... Elle… elle n’est plus là maintenant ! »
Je venais de lui mentir. Peut-être pour la toute première fois de ma vie.
J’avais toujours craint mon père, et en ce moment plus encore. En moi s’agitait tout un monde de questions et de sentiments confus. Aurait-il pu me comprendre ? Pouvais-je tout lui avouer sans trahir mes amis ? Je tremblais à l'idée qu'il connût un jour mes accointances avec la "mauvaise compagnie", mais dénoncer ceux que j’aimais m’était impossible, trahir Valek et Maroussia m’eût été insupportable. Il y avait là pour moi comme une question de ‘principe’ : si j’avais manqué à ma parole, jamais plus, de honte, je n'aurais pu avoir le courage de les regarder dans les yeux.
-
En mauvaise compagnie – Chapitre 7 (05)
Le repas dans le souterrain В дурном обществе – En mauvaise compagnie
На сцену является пан Тыбурций
(VII.5)
Quand Pan Tibour entre en scèneМы с Валеком живо принялись за работу. Валек зажёг лучину, и мы отправились с ним в тёмный коридор, примыкавший к подземелью. Там в углу были свалены куски полуистлевшего дерева, обломки крестов, старые доски; из этого запаса мы взяли несколько кусков и, поставив их в камин, развели огонёк. Затем мне пришлось отступиться, и Валек один умелыми руками принялся за стряпню. Через полчаса на камине закипало уже в горшке какое-то варево, а в ожидании, пока оно поспеет, Валек поставил на трёхногий, кое-как сколоченный столик сковороду, на которой дымились куски жареного мяса.
Тыбурций поднялся.
— Готово? — сказал он. — Ну, и отлично. Садись, малый, с нами, — ты заработал свой обед... Domine preceptor! [Господин наставник (лат.)] — крикнул он затем, обращаясь к «профессору». — Брось иголку, садись к столу.
— Сейчас, — сказал тихим голосом «профессор», удивив меня этим сознательным ответом.Впрочем, искра сознания, вызванная голосом Тыбурция, не проявлялась ничем больше. Старик воткнул иголку в лохмотья и равнодушно, с тусклым взглядом, уселся на один из деревянных обрубков, заменявших в подземелье стулья.
Марусю Тыбурций держал на руках. Она и Валек ели с жадностью, которая ясно показывала, что мясное блюдо было для них невиданною роскошью; Маруся облизывала даже свои засаленные пальцы. Тыбурций ел с расстановкой и, повинуясь, по-видимому, неодолимой потребности говорить, то и дело обращался к «профессору» со своей беседой.
Бедный учёный проявлял при этом удивительное внимание и, наклонив голову, выслушивал всё с таким разумным видом, как будто он понимал каждое слово. Иногда даже он выражал своё согласие кивками головы и тихим мычанием.
— Вот, domine, как немного нужно человеку, — говорил Тыбурций. — Не правда ли? Вот мы и сыты, и теперь нам остаётся только поблагодарить бога и клеванского капеллана…
— Ага, ага! — поддакивал «профессор».
— Ты это, domine, поддакиваешь, а сам не понимаешь, причём тут клеванский капеллан, — я ведь тебя знаю... А между тем не будь клёванского капеллана, у нас не было бы жаркого и ещё кое-чего…
— Это вам дал клеванский ксёндз? — спросил я, вспомнив вдруг круглое добродушное лицо клeванского «пробоща», бывавшего у отца.
— У этого малого, domine, любознательный ум, — продолжал Тыбурций, по-прежнему обращаясь к «профессору». — Действительно, его священство дал нам всё это, хотя мы у него и не просили, и даже, быть может, не только его левая рука не знала, что даёт правая, но и обе руки не имели об этом ни малейшего понятия... Кушай, domine, кушай!Sans plus attendre, Valek et moi nous mîmes à la tâche. Mon ami alluma un brandon et du sombre couloir adjacent nous rapportâmes du bois à moitié putréfié, des fragments de croix, quelques bouts de vieilles planches que nous déposâmes dans la cheminée afin de préparer un petit feu.
Je laissai ensuite Valek s’occuper du reste, et de ses mains expertes il se mit à cuisiner. Une demi-heure plus tard, dans l’âtre, une sorte de bouillon frémissait au creux d’une marmite, et en attendant que ça finisse de mijoter, Valek posa sur une table à trépied un poêlon dans lequel fumaient des morceaux de viande en friture.
Tibour se leva.
– C’est prêt ? demanda-t-il. Parfait ! Assieds-toi, mon garçon, tu as bien mérité ton repas... Signor preceptor ! cria-t-il alors, s'adressant au Professeur, laisse là ton ouvrage, et viens te mettre à table avec nous !
– Voilà, voilà, répondit celui-ci à mi-voix, me surprenant qu’il ait su prononcer quelque chose de sensé.Cependant, l'étincelle de conscience provoquée par l’appel de Tibour sembla s’éteindre aussitôt : le vieillard piqua son aiguille dans la couture de la guenille qu’il reprisait et, le regard terne, comme indifférent, prit place sur l'un des plots de bois qui faisaient office de tabourets.
Pan Tibour fit asseoir Maroussia sur ses genoux. La fillette et Valek dévorèrent le plat avec avidité. La petite princesse se léchait les doigts pleins de graisse : clairement, la viande était pour eux denrée rare. Tibour, quant à lui, mangeait lentement et, animé apparemment par une envie irrépressible de converser, interpelait sans cesse le Professeur.
Le pauvre impétrant montrait une attention toute surprenante et, tête baissée, écoutait tout ce que lui racontait Tibour avec un air si raisonnable qu’on eût dit qu'il en comprenait chaque mot. Parfois même, il exprimait son assentiment par un hochement de tête et un faible grognement.
- Voilà ! N'est-ce pas, signor, qu’il en faut peu à un homme pour être rassasié !? dit Tibour. Et maintenant il ne nous reste qu’à remercier Dieu et le chanoine de Klévan¹...
- Ouais, ouais ! approuva le Professeur.
- Te voilà bien d'accord avec moi, signor, mais je te connais bien : tu ne comprends pas ce que le chapelain a affaire dans tout ça... En attendant, s'il n'y avait pas eu ce bon aumônier, nous n'aurions ni rôti ni quoi que ce soit à nous mettre sous la dent...
- C’est lui qui vous a offert ça ? demandai-je, me souvenant soudain du visage rond et débonnaire du ‘probosch’² de Klévan que j’avais vu quelquefois chez mon père.- Voyez signor combien ce petit a de l’esprit, poursuivit Tibour, continuant à s’adresser au Professeur. En effet, c’est à sa Sainteté que nous devons tout cela, sans même que nous n’ayons eu besoin de le lui demander : non seulement sa main gauche n’a su ce que faisait sa main droite, mais ses deux mains réunies n'en ont pas eu la moindre idée... Mange, signor, régale-toi !
1. Klévan : commune située à l’ouest de l’actuelle Ukraine.
2. Probosch : prêtre catholique capitulaire.
-
En mauvaise compagnie – Chapitre 7 (04)
Tibour le gentil ogre В дурном обществе – En mauvaise compagnie
На сцену является пан Тыбурций
(VII.4)
Quand Pan Tibour entre en scèneЯ не понимал ничего, но всё же впился глазами в лицо странного человека; глаза пана Тыбурция пристально смотрели в мои, и в них смутно мерцало что-то, как будто проникавшее в мою душу.
— Не понимаешь, конечно, потому что ты ещё малец... Поэтому скажу тебе кратко, а ты когда-нибудь и вспомнишь слова философа Тыбурция: если когда-нибудь придётся тебе судить вот его, то вспомни, что ещё в то время, когда вы оба были дураками и играли вместе, — что уже тогда ты шёл по дороге, по которой ходят в штанах и с хорошим запасом провизии, а он бежал по своей оборванцем-бесштанником и с пустым брюхом... Впрочем, пока ещё это случится, — заговорил он, резко изменив тон, — запомни ещё хорошенько вот что: если ты проболтаешься своему судье или хоть птице, которая пролетит мимо тебя в поле, о том, что ты здесь видел, то не будь я Тыбурций Драб, если я тебя не повешу вот в этом камине за ноги и не сделаю из тебя копчёного окорока. Это ты, надеюсь, понял?
— Я не скажу никому... я... Можно мне опять придти?
— Приходи, разрешаю... sub conditionem [Под условием (лат.)]... Впрочем, ты ещё глуп и латыни не понимаешь. Я уже сказал тебе насчёт окорока. Помни!..Он отпустил меня и сам растянулся с усталым видом на длинной лавке, стоявшей около стенки.
— Возьми вон там, — указал он Валеку на большую корзину, которую, войдя, оставил у порога, — да разведи огонь. Мы будем сегодня варить обед.
Теперь это уже был не тот человек, что за минуту пугал меня, вращая зрачками, и не гаер, потешавший публику из-за подачек. Он распоряжался, как хозяин и глава семейства, вернувшийся с работы и отдающий приказания домочадцам.
Он казался сильно уставшим. Платье его было мокро от дождя, лицо тоже; волосы слиплись на лбу, во всей фигуре виднелось тяжёлое утомление. Я в первый раз видел это выражение на лице весёлого оратора городских кабаков, и опять этот взгляд за кулисы, на актёра, изнеможённо отдыхавшего после тяжёлой роли, которую он разыгрывал на житейской сцене, как будто влил что-то жуткое в моё сердце. Это было ещё одно из тех откровений, какими так щедро наделяла меня старая униатская «каплица».
Je ne comprenais rien à ce que Tibour me racontait, mais néanmoins je le regardais sans pouvoir détacher mon regard du sien. Il me dévisageait, intensément : il y avait dans ses yeux comme une brillance qui pénétrait mon âme.
– Tu ne peux pas comprendre, bien entendu, parce que tu es encore bien jeune... Alors, je vais te dire tout ça en quelques mots, et un jour tu te souviendras des paroles de Tibour-le-philosophe. Et si jamais à l’avenir tu es amené à le juger - son regard se porta sur Valek -, alors rappelle-toi qu’à une époque où vous jouiez tous les deux ensemble, comme deux petits imbéciles, et alors même que tu avais les poches bourrés de friandises, lui courait à tes côtés, suivant déjà sa propre route, ses culottes en charpie, dépenaillé et le ventre vide...
...Du reste, avant que cela soit le cas - son ton changea brusquement -, souviens-toi bien de ceci : si tu commences à cafarder devant ton père le Pan juge, ou même à raconter à un oiseau qui passerait dans le pré ce que tu as vu ici, aussi vrai que je m’appelle Tibour Drab, je te pendrai par les pieds dans cette grande cheminée et je ferai de toi un jambon fumé. J'espère que là tu m’as bien compris !
– Je ne le dirai à personne... Je... est-ce que je pourrai revenir ?
- Oui, je te l’autorise... sub conditionem...¹ Cependant, comme tu es encore un enfant stupide et que tu ne comprends rien au latin… tâche de te rappeler ce que je viens de te dire : en jambon fumé... N’oublie pas !Il me lâcha et alla s'allonger, l'air épuisé, sur une banquette accolée à la paroi.
Il s’adressa à Valek en lui désignant un grand panier qu’il avait laissé à l’entrée :
– Récupère ça et prépare du feu, nous allons faire un bon repas aujourd’hui…
A ce moment, ce n’était plus la même personne, celle qui une minute auparavant me terrorisait en roulant de gros yeux. Ce n’était pas, non plus, ce bouffon qui amusait les badauds pour quelques kopecks dans les tavernes de Kniagè-Véno. Il ordonnait, comme un vrai maître en sa demeure, un vrai père de famille qui rentre du travail et commande à toute sa maisonnée.
Il semblait fourbu, ses vêtements étaient détrempés, ses cheveux, gorgés d’eau, lui collaient sur le front. Tout en lui transpirait une extrême fatigue. C’était la première fois que je voyais cette expression sur le visage de ce volubile orateur des bistrots : là, derrière les coulisses, quand l’acteur qu’il était laissait tomber le masque, encore tout épuisé par la difficulté du rôle qu’il lui fallait jouer sur scène, jour après jour. Et cette image me brisa le cœur.
Ce fut là encore une nouvelle révélation que venait m’offrir, dans sa grande générosité, l'ancienne chapelle uniate…
1. Sub conditionem : sous condition, en latin. -
En mauvaise compagnie – Chapitre 7 (03)
Tibour l'ogre de la chapelle В дурном обществе
En mauvaise compagnie
На сцену является пан Тыбурций
(VII.3)
Quand Pan Tibour entre en scène
Тыбурций быстрым движением повернул меня и поставил на ноги; при этом я чуть не упал, так как у меня закружилась голова, но он поддержал меня рукой и затем, сев на деревянный обрубок, поставил меня между колен.
— И как это ты сюда попал? — продолжал он допрашивать. — Давно ли?.. Говори ты! — обратился он к Валеку, так как я ничего не ответил.
— Давно, — ответил тот.
— А как давно?
— Дней шесть.Казалось, этот ответ доставил пану Тыбурцию некоторое удовольствие.
— Ого, шесть дней! — заговорил он, поворачивая меня лицом к себе. — Шесть дней много времени. И ты до сих пор никому ещё не разболтал, куда ходишь?
— Никому.
— Правда?
— Никому, — повторил я.
— Bene, похвально!.. Можно рассчитывать, что не разболтаешь и вперёд. Впрочем, я и всегда считал тебя порядочным малым, встречая на улицах. Настоящий «уличник», хоть и «судья»... А нас судить будешь, скажи-ка?Он говорил довольно добродушно, но я всё-таки чувствовал себя глубоко оскорблённым и потому ответил довольно сердито:
— Я вовсе не судья. Я — Вася.
— Одно другому не мешает, и Вася тоже может быть судьёй, — не теперь, так после... Это уж, брат, так ведётся исстари. Вот видишь ли: я — Тыбурций, а он — Валек. Я нищий, и он — нищий. Я, если уж говорить откровенно, краду, и он будет красть. А твой отец меня судит, — ну, и ты когда-нибудь будешь судить... вот его!
— Не буду судить Валека, — возразил я угрюмо. — Неправда!
— Он не будет, — вступилась и Маруся, с полным убеждением отстраняя от меня ужасное подозрение.Девочка доверчиво прижалась к ногам этого урода, а он ласково гладил жилистой рукой её белокурые волосы.
— Ну, этого ты вперёд не говори, — сказал странный человек задумчиво, обращаясь ко мне таким тоном, точно он говорил со взрослым. — Не говори, amice!..[Друг (лат.)] Эта история ведётся исстари, всякому своё, suum cuique; каждый идёт своей дорожкой, и кто знает... может быть, это и хорошо, что твоя дорога пролегла через нашу. Для тебя хорошо, amice, потому что иметь в груди кусочек человеческого сердца, вместо холодного камня, — понимаешь?..
Tibour, d'un mouvement rapide, me fit pivoter et me remit d’aplomb. A ce moment, je faillis défaillir et tomber tant la tête me tournait. Tibour me retint puis, s’asseyant sur un plot de bois, me coinça entre ses genoux.
– Comment est-ce que tu es arrivé ici et depuis quand ?...
Comme je ne disais mot il se tourna vers Valek.
- Parle donc toi !
– Ça fait un moment déjà, répondit mon ami.
– C’est-à-dire, combien ?
– Au moins six jours…Il sembla que cette réponse contenta en partie Pan Tibour.
– Ho ho ! Près d’une semaine ! dit-il, me dévisageant. En effet, ça fait pas mal de temps ! Et tu n’as raconté ça à personne ?
– A personne.
– C’est la vérité vraie ?
– A personne, répétai-je.
— Bene, c’est louable !... Je puis donc compter que tu n’ailles pas partout rapporter ce que tu as vu ici. D’ailleurs, rajouta-t-il, j’ai toujours considéré que tu étais un brave garçon. Un vrai ‘gamin des rues’, bien qu’en l’occurrence tu sois ‘juge’... Et vous n’allez pas nous juger, Pan Juge, n’est-ce pas ?Son ton était devenu bonhomme, mais je considérais qu’il m’avait profondément offensé et c’est passablement énervé que je lui répondis :
– Je ne suis ni pan ni juge ! Je suis Vassia.
– L’un n’empêche pas l’autre ! Et Vassia peut devenir juge - pas maintenant, bien entendu, mais plus tard... C’est ainsi, petit frère, que cela a toujours été. Vois : je suis Tibour, et lui c’est Valek. Je suis un mendiant et lui aussi le deviendra. Et je le reconnais volontiers, je vole ; lui aussi un jour il volera. Et quand je vole c’est ton père qui me juge - eh bien, à ton tour, un jour, c’est toi qui le jugeras... C’est ainsi !
– Jamais je ne jugerai Valek, objectai-je l’œil noir, je le jure !
— Il ne le fera jamais, s’interposa Maroussia d’un ton convaincu, voulant ainsi écarter le terrible soupçon qui planait sur ma tête.Et avec confiance, elle se serra fort contre la jambe de l’ogre. Celui-ci, de sa main rugueuse, caressa tendrement la blonde chevelure de la fillette.
– Ne jamais dire ‘jamais’, lui répondit l’étrange personnage devenu pensif. Puis s’adressant à moi comme s'il parlait à un adulte : amice¹ - mon ami -, ne prononce jamais ce mot !... C’est ainsi, petit frère, que cela a toujours été depuis les temps anciens : suum cuique² - chacun son chemin -, et qui sait... c'est peut-être une bonne chose que ta route ait croisé la nôtre. C'est aussi bon pour toi, amice : mieux vaut avoir dans sa poitrine ne serait-ce qu’un petit brin de cœur et d’humanité plutôt qu’une pierre froide – as-tu pigé ?
1. Amice : ‘Les amis’, en latin.
2. suum cuique : locution latine extraite du Digeste, le grand recueil de la jurisprudence romaine publié par l’empereur Justinien au VIe siècle après J.-C – proprement : ‘à chacun le sien’, c’est-à-dire : ‘chacun reçoit ce qu'il mérite’.
-
En mauvaise compagnie – Chapitre 7 (02)
Tibour entre en scène В дурном обществе – En mauvaise compagnie
На сцену является пан Тыбурций
(VII.2)
Quand Pan Tibour entre en scèneСильная рука приподняла меня с полу, и я повис в воздухе вниз головой. Повязка с глаз моих спала.
Тыбурций, мокрый и сердитый, страшнее ещё оттого, что я глядел на него снизу, держал меня за ноги и дико вращал зрачками.
— Это что́ ещё, а? — строго спрашивал он, глядя на Валека. — Вы тут, я вижу, весело проводите время... Завели приятную компанию.
— Пустите меня! — сказал я, удивляясь, что и в таком необычном положении я всё-таки могу говорить, но рука пана Тыбурция только ещё сильнее сжала мою ногу.
— Reponde, ответствуй! — грозно обратился он опять к Валеку, который в этом затруднительном случае стоял, запихав в рот два пальца, как бы в доказательство того, что ему отвечать решительно нечего.
Я заметил только, что он сочувственным оком и с большим участием следил за моею несчастною фигурой, качавшеюся, подобно маятнику, в пространстве.
Пан Тыбурций приподнял меня и взглянул в лицо.
— Эге-ге! Пан судья, если меня не обманывают глаза... Зачем это изволили пожаловать?
— Пусти! — проговорил я упрямо. — Сейчас отпусти! — и при этом я сделал инстинктивное движение, как бы собираясь топнуть ногой, но от этого весь только забился в воздухе.Тыбурций захохотал.
— Ого-го! Пан судья изволят сердиться... Ну, да ты меня ещё не знаешь. Ego — Тыбурций sum [Я есмь Тыбурций (лат.)]. Я вот повешу тебя над огоньком и зажарю, как поросёнка.
Я начинал думать, что действительно такова моя неизбежная участь, тем более, что отчаянная фигура Валека как бы подтверждала мысль о возможности такого печального исхода. К счастью, на выручку подоспела Маруся.
— Не бойся, Вася, не бойся! — ободрила она меня, подойдя к самым ногам Тыбурция. — Он никогда не жарит мальчиков на огне... Это неправда!
Une main de fer venait de me soulever de terre. J’étais suspendu dans le vide, la tête en bas. Le bandeau qui me cachait les yeux tomba sur le sol.
Devant moi se tenait Pan Tibour, tout détrempé de pluie et submergé de colère. Il me tenait par la jambe, roulant des yeux furibonds. Et vu ainsi, la tête à l’envers, il me paraissait encore plus terrible !
- Eh ben, en voilà aut’chose ?! dit-il rudement se tournant vers Valek. Je vois que tu passes du bon temps ! …et en excellente compagnie !
– Lâchez-moi ! m’écriai-je, surpris que même dans une position aussi inconfortable, je pusse encore parler. Mais la main de Pan Tibour ne fit que se serrer davantage.
– Rispondimi ! réponds-moi ! éclata-t-il, menaçant, foudroyant Valek du regard. Celui-ci, face à la gravité de la situation, comme pour prouver qu’il n'avait absolument rien à répondre, se tenait silencieux, se mordant les doigts.
Je notai seulement que c’était d’un œil à la fois compatissant et fraternel qu’il observait comment ma malheureuse carcasse se balançait dans le vide tel un pendule.
Pan Tibour me souleva plus haut, comme une volaille, jusqu’à ce que nos regards se croisent.
– Hé hé hé ! Qu’est-ce que nous tenons là ? Le Pan juge, si mes yeux ne me trompent pas... Et qu’est-ce qui nous vaut l’honneur de votre visite ?
- Lâche-moi ! répétai-je. Relâche-moi tout de suite ! Et en même temps je fis un mouvement instinctif, comme pour donner un grand coup de pied, mais suspendu comme je l’étais, je frappai dans le vide.Tibour éclata de rire.
– Ho ho ho ! Le Pan juge aurait-il l’intention de se fâcher ?... Eh bien, tu vas voir à qui tu as affaire ! Ego - Tiburtium sum¹. Je vais te pendre sur le grill et te faire rôtir comme un porcelet.
Je commençais à me dire que c'était là le sort fatal qui m’attendait, d'autant plus que la mine déconfite de Valek ne laissait guère de doute. Heureusement, Maroussia vint à ma rescousse.
– N'aie pas peur, Vassia, n'aie pas peur ! tenta-t-elle de me rassurer en se serrant contre la jambe de Tibour. Il ne grille jamais les garçons... C’est pas vrai ce qu’il raconte !
1. Ego - Tiburtium sum : ‘Je suis Tibour’ (en latin). -
En mauvaise compagnie – Chapitre 7 (01)
Jouons à colin-maillard ! В дурном обществе – En mauvaise compagnie
На сцену является пан Тыбурций
(VII.1)
Quand Pan Tibour entre en scène— Здравствуй! А уж я думал, ты не придёшь более, — так встретил меня Валек, когда я на следующий день опять явился на гору.
Я понял, почему он сказал это.
— Нет, я... я всегда буду ходить к вам, — ответил я решительно, чтобы раз навсегда покончить с этим вопросом.
Валек заметно повеселел, и оба мы почувствовали себя свободнее.
— Ну, что? Где же ваши? — спросил я. — Всё ещё не вернулись?
— Нет ещё. Чёрт их знает, где они пропадают.И мы весело принялись за сооружение хитроумной ловушки для воробьёв, для которой я принёс с собой ниток. Нитку мы дали в руку Марусе, и когда неосторожный воробей, привлечённый зерном, беспечно заскакивал в западню, Маруся дёргала нитку, и крышка захлопывала птичку, которую мы затем отпускали.
Между тем около полудня небо насупилось, надвинулась тёмная туча, и под весёлые раскаты грома зашумел ливень. Сначала мне очень не хотелось спускаться в подземелье, но потом, подумав, что ведь Валек и Маруся живут там постоянно, я победил неприятное ощущение и пошёл туда вместе с ними. В подземелье было темно и тихо, но сверху слышно было, как перекатывался гулкий грохот грозы, точно кто ездил там в громадной телеге по гигантски сложенной мостовой.
Через несколько минут я освоился с подземельем, и мы весело прислушивались, как земля принимала широкие потоки ливня; гул, всплески и частые раскаты настраивали наши нервы, вызывали оживление, требовавшее исхода.
— Давайте играть в жмурки, — предложил я.
Мне завязали глаза; Маруся звенела слабыми переливами своего жалкого смеха и шлёпала по каменному полу непроворными ножонками, а я делал вид, что не могу поймать её, как вдруг наткнулся на чью-то мокрую фигуру и в ту же минуту почувствовал, что кто-то схватил меня за ногу. /.../
– Salut ! Je pensais que tu ne reviendrais plus…
C’est ainsi que Valek m'accueillit quand je réapparus le lendemain à la vieille chapelle.
Je compris le sens de sa remarque.
.
– Non, je... j’avais promis que je viendrais… Toujours je reviendrai, insistai-je résolument, pour en finir une fois pour toutes avec ses doutes.Ma réponse le ragaillardit et nous libéra lui comme moi de ce poids qui nous encombrait.
– Eh bien ? Où sont les gens d’ici ? Toujours pas de retour ?
– Pas encore. Le diable sait où ils se trouvent…Et c'est dans la bonne humeur que nous nous lançâmes dans la confection d’un habile piège à moineaux. J’avais dans ce but apporté de la ficelle. La cage fut prête et c’est Maroussia qui tenait le bout de la corde : lorsqu'un moineau, attiré par les graines, s’introduisait elle tirait dessus, et la porte se refermait sur l'oiseau imprudent - oiseau qu’ensuite nous relâchions.
Vers midi, le ciel s’obscurcit et se couvrit de nuages ; puis une pluie à verse s’abattit, bruyante, accompagnée de joyeux coups de tonnerre. Je n’avais pas vraiment envie de descendre dans le souterrain, mais sachant que Valek et Maroussia y passaient l’essentiel de leur vie, surmontant ma gêne, je descendis avec eux.
Tout y était sombre et silencieux. D’au-dessus nous parvenait le grondement du tonnerre, comme si quelqu'un poussait un lourd charroi sur d’énormes pavés…
Très vite, je m'habituai à l’endroit. Nous écoutions guillerets la terre se gorger d’eau. Le bruit sourd des torrents de pluie et le fracas incessant de l’orage mettaient nos nerfs à vif, nous poussant à trouver quelque occupation afin de nous distraire.
– Jouons à colin-maillard, proposai-je.
On me banda les yeux. J’entendais les faibles éclats de rire de Maroussia et ses petits pas mal assurés claudiquant sur le sol de pierre, et faisais semblant de ne pouvoir réussir à l'attraper. Quand soudain je me cognai à une chose, ou plutôt à un être dégoulinant. Et au même moment cette forme me saisit par une jambe et me souleva du sol.
-
En mauvaise compagnie – Chapitre 6 (03)
Maroussia et le morceau de pain В дурном обществе – En mauvaise compagnie
Среди «серых камней»
(VI.3)
Parmi les ‘pierres grises’— Ты в городе остался затем, чтобы купить булок? — спросил я у него.
— Купить? — усмехнулся Валек. — Откуда же у меня деньги?
— Так как же? Ты выпросил?
— Да, выпросишь!.. Кто же мне даст?.. Нет, брат, я стянул их с лотка еврейки Суры на базаре! Она не заметила.Он сказал это обыкновенным тоном, лёжа врастяжку с заложенными под голову руками. Я приподнялся на локте и посмотрел на него.— Ты, значит, украл?..
— Ну да!Я опять откинулся на траву, и с минуту мы пролежали молча.
— Воровать нехорошо, — проговорил я затем в грустном раздумье.
— Наши все ушли... Маруся плакала, потому что она была голодна.
— Да, голодна! — с жалобным простодушием повторила девочка.Я не знал ещё, что такое голод, но при последних словах девочки у меня что-то повернулось в груди, и я посмотрел на своих друзей, точно увидал их впервые. Валек по-прежнему лежал на траве и задумчиво следил за парившим в небе ястребом. Теперь он не казался уже мне таким авторитетным, а при взгляде на Марусю, державшую обеими руками кусок булки, у меня заныло сердце.
— Почему же, — спросил я с усилием, — почему ты не сказал об этом мне?
— Я и хотел сказать, а потом раздумал; ведь у тебя своих денег нет.
— Ну так что же? Я взял бы булок из дому.
— Как, потихоньку?..
— Д-да.
— Значит, и ты бы тоже украл.
— Я... у своего отца.
— Это ещё хуже! — с уверенностью сказал Валек. — Я никогда не ворую у своего отца.
— Ну, так я попросил бы... Мне бы дали.
— Ну, может быть, и дали бы один раз, — где же запастись на всех нищих?
— А вы разве... нищие? — спросил я упавшим голосом.
— Нищие! — угрюмо отрезал Валек.Я замолчал и через несколько минут стал прощаться.
— Ты уж уходишь? — спросил Валек.
— Да, ухожу.Я уходил потому, что не мог уже в этот день играть с моими друзьями по-прежнему, безмятежно. Чистая детская привязанность моя как-то замутилась... Хотя любовь моя к Валеку и Марусе не стала слабее, но к ней примешалась острая струя сожаления, доходившая до сердечной боли. Дома я рано лёг в постель, потому что не знал, куда уложить новое болезненное чувство, переполнявшее душу. Уткнувшись в подушку, я горько плакал, пока крепкий сон не прогнал своим веянием моего глубокого горя.
– Tu t’es attardé en ville pour acheter du pain ? demandai-je à Valek.
– Acheter ? Il me sourit. Et avec quel l'argent ?
– Et alors comment as-tu fait ? T’as mendié ?
- C’est ça oui… mendié ! Et qui m’aurait fait l’aumône ?... Non, mon frère, je l’ai chipé à l’étal de Soura, la Juive du bazar ! Elle n’y a vu que du feu !Valek venait de m’avouer son forfait d'un ton ordinaire, allongé sur l’herbe, les mains jointes sous la tête en regardant le ciel. Etendu près de lui, je me redressai, m'appuyant sur le coude, et le dévisageai.
– C’est-à-dire : tu l’a volé ?…
– Ben oui ! volé…Je me rallongeai, et pendant une bonne minute nous restâmes ainsi, sans rien dire.
– Ce n'est pas bien de voler, lui dis-je alors, chagriné.
– Tous les gens d’ici sont partis... Maroussia pleurait parce qu'elle avait faim.
– Oui, j’avais faim, confirma la fillette d’une voix innocente et plaintive.J’ignorais encore ce qu'était la faim, mais sa petite voix me bouleversa. Je regardais mes amis comme si je les voyais pour la première fois. Valek, toujours allongé sur l'herbe, pensivement, portait son regard sur un épervier planant dans le ciel. A ce moment, pour moi, c’est comme s’il perdait toute prestance. Maroussia, quant à elle, tenant son bout de pain dans les mains, me faisait peine au cœur.
– Pourquoi, demandai-je dans un effort, pourquoi tu ne m’en as pas parlé ?
– J'ai voulu te le dire, mais j'ai changé d'avis. Je me suis dit que tu n’avais pas d'argent.
– Eh bien, quoi ? J’aurais pris une miche de pain à la maison.
– Comment ça ? en cachette ?...
– Euh… oui.
– Alors toi aussi tu l’aurais volée !
- Je... mais ça aurait été chez mon père…
– C'est pire encore ! m’asséna Valek. Moi, je ne vole jamais mon père.
– Bon, ou alors j’aurais demandé… on me l'aurait donnée.
– Eh bien, peut-être qu’on te l'aurait donnée une fois – mais jamais suffisamment pour nourrir tous les mendiants...
– Êtes-vous… des mendiants ? demandai-je, d’une voix blanche.
– Oui, des mendiants ! confirma Valek, le ton maussade.A ces mots je ne sus quoi dire et après quelques minutes je décidai de partir.
– Tu t’en vas déjà ? demanda Valek.
– Oui, je dois y aller…Je les quittais car je ne pouvais poursuivre mes jeux avec eux aussi serein qu’auparavant. Quelque chose, en quelque sorte, était venu troubler ma naïve et puérile affection pour eux. Et bien que l’amour que je leur portais demeurât intact, un sentiment aigu d’amertume étreignit mon cœur.
Ce soir-là je me couchai de bonne heure. Je ne savais pas où loger dans mon âme ce nouveau sentiment, cette peine qui me submergeait. Enfouissant ma tête sous l'oreiller, je me mis à pleurer, à pleurer des larmes amères, jusqu'à ce qu'un profond sommeil, de son souffle apaisant, vînt chasser ce gros chagrin.
-
En mauvaise compagnie – Chapitre 6 (02)
L'entrée du souterrain В дурном обществе – En mauvaise compagnie
Среди «серых камней»
(VI.2)
Parmi les ‘pierres grises’Он [Валек] раздвинул кусты жимолости и сирени и скрылся в зелени под стеной часовни; я последовал туда за ним и очутился на небольшой плотно утоптанной площадке, которая совершенно скрывалась в зелени. Между стволами черёмухи я увидел в земле довольно большое отверстие с земляными ступенями, ведущими вниз. Валек спустился туда, приглашая меня за собой, и через несколько секунд мы оба очутились в темноте, под зеленью. Взяв мою руку, Валек повёл меня по какому-то узкому сырому коридору, и, круто повернув вправо, мы вдруг вошли в просторное подземелье.
Я остановился у входа, поражённый невиданным зрелищем. Две струи света резко лились сверху, выделяясь полосами на тёмном фоне подземелья; свет этот проходил в два окна, одно из которых я видел в полу склепа, другое, подальше, очевидно, было пристроено таким же образом; лучи солнца проникали сюда не прямо, а прежде отражались от стен старых гробниц; они разливались в сыром воздухе подземелья, падали на каменные плиты пола, отражались и наполняли всё подземелье тусклыми отблесками; стены тоже было сложены из камня; большие широкие колонны массивно вздымались снизу и, раскинув во все стороны свои каменные дуги, крепко смыкались кверху сводчатым потолком. На полу, в освещённых пространствах, сидели две фигуры. Старый «профессор», склонив голову и что-то бормоча про себя, ковырял иголкой в своих лохмотьях. Он не поднял даже головы, когда мы вошли в подземелье, и если бы не лёгкие движения руки, то эту серую фигуру можно было бы принять за фантастическое каменное изваяние.
Под другим окном сидела с кучкой цветов, перебирая их, по своему обыкновению, Маруся. Струя света падала на её белокурую головку, заливала её всю, но, несмотря на это, она как-то слабо выделялась на фоне серого камня странным и маленьким туманным пятнышком, которое, казалось, вот-вот расплывётся и исчезнет. Когда там, вверху, над землёй, пробегали облака, затеняя солнечный свет, стены подземелья тонули совсем в темноте, как будто раздвигались, уходили куда-то, а потом опять выступали жёсткими, холодными камнями, смыкаясь крепкими объятиями над крохотною фигуркой девочки. Я поневоле вспомнил слова Валека о «сером камне», высасывавшем из Маруси её веселье, и чувство суеверного страха закралось в моё сердце; мне казалось, что я ощущаю на ней и на себе невидимый каменный взгляд, пристальный и жадный. Мне казалось, что это подземелье чутко сторожит свою жертву.
— Валек! — тихо обрадовалась Маруся, увидев брата.
Когда же она заметила меня, в её глазах блеснула живая искорка.
Я отдал ей яблоки, а Валек, разломив булку, часть подал ей, а другую снёс «профессору». Несчастный учёный равнодушно взял это приношение и начал жевать, не отрываясь от своего занятия. Я переминался и ёжился, чувствуя себя как будто связанным под гнетущими взглядами серого камня.
— Уйдём... уйдём отсюда, — дёрнул я Валека. — Уведи её…
— Пойдём, Маруся, наверх, — позвал Валек сестру.И мы втроём поднялись из подземелья, но и здесь, наверху, меня не оставляло ощущение какой-то напряжённой неловкости. Валек был грустнее и молчаливее обыкновенного.
Valek écarta les buissons de chèvrefeuille et de lilas qui masquaient en partie le mur sud de la chapelle et s’enfonça sous l’épaisse verdure. Je le suivis. Dissimulé là, sur un sol abondamment piétiné, entre des merisiers, s’ouvrait un trou assez grand pour le passage d’un homme. En-dessous se laissait deviner une volée de marches en terre battue. Valek descendit le premier, m'invitant à le suivre. Quelques secondes encore et nous étions tous les deux dans le noir complet. Me prenant par la main, il me guida le long d'un étroit couloir qui suintait d’humidité. Puis brusquement, après un coude, nous atteignîmes une vaste salle souterraine.
Je m'arrêtai sur le seuil, frappé par ce que je voyais. Deux traînées de lumière se déversaient par le haut, dessinant deux larges bandes de clarté contrastant avec l’obscurité des lieux. Cette lumière passait par le vitrage de deux fenêtres distantes l’une de l’autre. Le cadre de l’une d’elle devait être celui que j’avais vu, posé à même le sol de l’ancien oratoire.
Depuis le vieux cimetière situé au-dessus, les rayons du soleil ne pénétraient pas directement dans ce gouffre. Seuls leurs reflets qui se diluaient dans l'air humide, dégoulinant sur les dalles du sol, rebondissant et se diffusant, emplissaient l’espace d’une pâle luminescence.
Les murs comme le sol étaient de pierres taillées. De grandes et larges colonnes s'élevaient lourdement et se terminaient en arcs sous un plafond voûté qui scellait l’endroit. Deux silhouettes étaient assises par terre, juste dessous les traînées pénétrantes du jour.
J’aperçus d’abord le vieux Professeur qui se murmurait quelque chose à lui-même tout en raccommodant, aiguille à la main, quelque nippe. Il ne daigna même pas lever la tête vers nous. Et n’eussent été les légers mouvements de ses doigts, cette ombre grise aurait pu être confondue avec une fantasmagorique gargouille de pierre.
Sous l’autre halo de clarté venant caresser sa tête blonde était assise Maroussia, tenant dans ses mains un bouquet de fleurs qu’elle arrangeait comme à son habitude. Mais dans cette faible lumière elle aussi, presque, se confondait avec le gris des pierres, pareille à une étrange petite tache diaphane prête à s'estomper et disparaître.
Quand là-haut, au dehors, les nuages venaient cacher par moment le soleil, les murs du souterrain se noyaient complètement dans les ténèbres, comme s'ils s’éloignaient, partis on ne sait où, puis ils réapparaissaient, durs et froids, étreignant de leur tendresse, telle une pierre tombale, la frêle silhouette de la fillette.
Je me souvins alors des paroles de Valek à propos de la ‘pierre grise’ qui aspirait la vie et la joie de Maroussia, et une crainte faite de superstition m’envahit. Je sentais se poser sur la fillette, et sur moi aussi, un regard minéral, invisible, attentif et avide qui nous épiait tous deux. Il me semblait que ce souterrain veillait avec sollicitude sur sa victime sans jamais vouloir la lâcher.
– Valek ! s’exclama doucement Maroussia, ravie de revoir son frère.
Quand à mon tour elle me vit, ses yeux s’illuminèrent de petites étincelles de joie.
Je lui offris les pommes que j’avais apportées, et Valek, brisant le pain, lui en donna une moitié puis porta l’autre au Professeur. Le malheureux savant prit d’un air indifférent l’offrande que Valek lui tendait et se mit à manger, sans pourtant interrompre sa besogne. Je me sentais de plus en plus mal à l’aise dans cet endroit. Je frissonnai, comme accablé sous le regard oppressant de la pierre grise.
- Sortons d'ici... N’y tenant plus, je tirai Valek par le bras. Sortons et emmenons Maroussia avec nous...
– Allez, Maroussia, on y va ! dit Valek à sa sœur.Et tous trois rejoignîmes la sortie. Mais même dehors, à l’air libre, la sensation de malaise, le sentiment d’oppression continuaient à me peser. Valek était plus triste et silencieux que d’ordinaire…
-
En mauvaise compagnie – Chapitre 6 (01)
Le caveau abandonné В дурном обществе – En mauvaise compagnie
Среди «серых камней»
(VI.1)
Parmi les ‘pierres grises’Прошло ещё несколько дней. Члены «дурного общества» перестали являться в город, и я напрасно шатался, скучая, по улицам, ожидая их появления, чтобы бежать на гору. Один только «профессор» прошёл раза два своею сонною походкой, но ни Туркевича, ни Тыбурция не было видно. Я совсем соскучился, так как не видеть Валека и Марусю стало уже для меня большим лишением. Но вот, когда я однажды шёл с опущенною головою по пыльной улице, Валек вдруг положил мне на плечо руку.
— Отчего ты перестал к нам ходить? — спросил он.
— Я боялся... Ваших не видно в городе.
— А-а... Я и не догадался сказать тебе: наших нет, приходи... А я было думал совсем другое.
— А что?
— Я думал, тебе наскучило.
— Нет, нет... Я, брат, сейчас побегу, — заторопился я, — даже и яблоки со мной.При упоминании о яблоках Валек быстро повернулся ко мне, как будто хотел что-то сказать, но не сказал ничего, а только посмотрел на меня странным взглядом.
— Ничего, ничего, — отмахнулся он, видя, что я смотрю на него с ожиданием. — Ступай прямо на гору, а я тут зайду кое-куда, — дело есть. Я тебя догоню на дороге.
Я пошёл тихо и часто оглядывался, ожидая, что Валек меня догонит; однако я успел взойти на гору и подошёл к часовне, а его всё не было.
Я остановился в недоумении: передо мной было только кладбище, пустынное и тихое, без малейших признаков обитаемости, только воробьи чирикали на свободе да густые кусты черёмухи, жимолости и сирени, прижимаясь к южной стене часовни, о чём-то тихо шептались густо разросшеюся тёмной листвой.
Я оглянулся кругом. Куда же мне теперь идти? Очевидно, надо дождаться Валека. А пока я стал ходить между могилами, присматриваясь к ним от нечего делать и стараясь разобрать стёртые надписи на обросших мхом надгробных камнях. Шатаясь таким образом от могилы к могиле, я наткнулся на полуразрушенный просторный склеп. Крыша его была сброшена или сорвана непогодой и валялась тут же. Дверь была заколочена. Из любопытства я приставил к стене старый крест и, взобравшись по нему, заглянул внутрь. Гробница была пуста, только в середине пола была вделана оконная рама со стёклами, и сквозь эти стёкла зияла тёмная пустота подземелья.
Пока я рассматривал гробницу, удивляясь странному назначению окна, на гору вбежал запыхавшийся и усталый Валек. В руках у него была большая еврейская булка, за пазухой что-то оттопырилось, по лицу стекали капли пота.
— Ага! — крикнул он, заметив меня. — Ты вот где. Если бы Тыбурций тебя здесь увидел, то-то бы рассердился! Ну, да теперь уж делать нечего... Я знаю, ты хлопец хороший и никому не расскажешь, как мы живём. Пойдём к нам!
— Где же это, далеко? — спросил я.
— А вот увидишь. Ступай за мной.
Quelques jours passèrent sans que l’on vît en ville les membres de la ‘mauvaise compagnie’, et je rôdais en vain, bien ennuyé, attendant qu'ils apparaissent pour courir jusqu'à la vieille chapelle uniate. Seul le Professeur, de sa démarche endormie, passa par deux fois, mais je n’aperçus ni Turkévitch ni Pan Tibour. Mes nouveaux amis me manquaient beaucoup, je languissais de les revoir.
Mais alors qu’une fois encore je déambulais, tête basse, par les rues poussiéreuses, je sentis soudain une main se poser sur mon épaule. C’était Valek !
– Pourquoi ne montes-tu plus nous voir ? me demanda-t-il.
– J'avais peur... Les gens de chez vous ne sont pas descendus en ville.
– Ah oui... Je n'ai pas pensé à te prévenir : ils ne sont pas là. Viens... J’ai cru que...
– Que quoi ?
– J’ai pensé que t’avais plus envie de venir chez nous …
– Mais pas du tout, au contraire... Allez, frère, dépêchons-nous… J’ai même des pommes, vois ! Montons !À la mention des pommes, Valek se tourna vers moi comme s'il voulait dire quelque chose, mais il n’ajouta rien, juste me lança-t-il un étrange regard…
– Rien, rien... balbutia-t-il alors que j’attendais qu’il m’en dise plus. Va devant ! Je te suis... j’ai une petite course à faire. Je te rattraperai en route.
En chemin je pris le temps. Je regardais souvent derrière moi, m’attendant à ce qu’il me rejoigne. Cependant, arrivé à la chapelle, Valek n’était toujours pas là.
J’étais bien embarrassé. Le cimetière était calme et désert. Personne à l’horizon, seulement quelques moineaux qui pépiaient à qui mieux-mieux dans un épais taillis de merisiers ; seulement le feuillage sombre et dense du chèvrefeuille et des lilas couvrant le mur sud de la vieille chapelle, envahi de végétation, qui semblaient murmurer quelque chose…
Mon regard se porta tout autour. Que faire et où aller ? Je n’avais d’autre choix que d’attendre Valek...
En attendant, je me mis à déambuler entre les sépultures du vieux cimetière, les regardant sans idée précise, essayant parfois de déchiffrer les inscriptions à demi-effacées sur les pierres rongées par la mousse. Errant ainsi de tombe en tombe je découvris l’entrée condamnée d’un oratoire funéraire tombant en ruine. Sa toiture avait été renversée sur un côté par les intempéries.
Tout empreint de curiosité, je saisis une vieille croix que j’appuyai contre le muret de l’édicule et, grimpant dessus, je regardai ce qui pouvait y avoir à l'intérieur. A l’intérieur, il n’y avait rien : l’oratoire était vide. Seulement, en son centre, gisait le cadre d’une fenêtre posée à même le sol. A travers son vitrage, se laissait distinguer la sombre béance d’un souterrain.
Pendant que je m'interrogeais sur le pourquoi de cette fenêtre couchée à un tel endroit, Valek, tout essoufflé arriva. Il avait couru. Des gouttes de sueur coulaient sur son visage. Il tenait un gros pain juif¹ dans les mains qui dépassait à moitié de sa chemise.
– Ah te voilà ! s’écria-t-il en me voyant. Si Tibour te surprenait ici tu passerais un bien mauvais quart d’heure ! Bon, maintenant c’est trop tard... Je sais que tu es un brave gars et que tu ne diras rien à personne... Viens, je t’amène chez nous !
– Chez vous ?… Et c’est loin ? demandai-je.
– Tu verras bien, suis-moi…1. Le pain juif - challah (ou hallah) - est une sorte de brioche qui ne contient ni lait ni beurre, que l’on remplace par de l’huile et de l’eau. -
En mauvaise compagnie – Chapitre 5 (04)
Valek et Vassia en pleine discussion В дурном обществе – En mauvaise compagnie
Знакомство продолжается
(V.4)
Mes nouveaux amisСлыша, как он [Валек] отзывается о Тыбурции, точно о товарище, я спросил:
— Тыбурций тебе отец?
— Должно быть, отец, — ответил он задумчиво, как будто этот вопрос не приходил ему в голову.
— Он тебя любит?
— Да, любит, — сказал он уже гораздо увереннее. — Он постоянно обо мне заботится и, знаешь, иногда он целует меня и плачет…
— И меня любит и тоже плачет, — прибавила Маруся с выражением детской гордости.
— А меня отец не любит, — сказал я грустно. — Он никогда не целовал меня... Он нехороший.
— Неправда, неправда, — возразил Валек, — ты не понимаешь. Тыбурций лучше знает. Он говорит, что судья — самый лучший человек в городе, и что городу давно бы уже надо провалиться, если бы не твой отец, да ещё поп, которого недавно посадили в монастырь, да еврейский раввин. Вот из-за них троих…
— Что из-за них?
— Город из-за них ещё не провалился, — так говорит Тыбурций, — потому что они ещё за бедных людей заступаются... А твой отец, знаешь... он засудил даже одного графа…
— Да, это правда... Граф очень сердился, я слышал.
— Ну, вот видишь! А ведь графа засудить не шутка.
— Почему?
— Почему? — переспросил Валек, несколько озадаченный... — Потому что граф — не простой человек... Граф делает, что хочет, и ездит в карете, и потом... у графа деньги; он дал бы другому судье денег, и тот бы его не засудил, а засудил бы бедного.
— Да, это правда. Я слышал, как граф кричал у нас в квартире: «Я вас всех могу купить и продать!»
— А судья что?
— А отец говорит ему: «Подите от меня вон!»
— Ну вот, вот! И Тыбурций говорит, что он не побоится прогнать богатого, а когда к нему пришла старая Иваниха с костылём, он велел принести ей стул. Вот он какой! Даже и Туркевич не делал никогда под его окнами скандалов.Это была правда: Туркевич во время своих обличительных экскурсий всегда молча проходил мимо наших окон, иногда даже снимая шапку.
Всё это заставило меня глубоко задуматься. Валек указал мне моего отца с такой стороны, с какой мне никогда не приходило в голову взглянуть на него: слова Валека задели в моём сердце струну сыновней гордости; мне было приятно слушать похвалы моему отцу, да ещё от имени Тыбурция, который «всё знает»; но, вместе с тем, дрогнула в моём сердце и нота щемящей любви, смешанной с горьким сознанием: никогда этот человек не любил и не полюбит меня так, как Тыбурций любит своих детей.
En entendant la manière dont Valek parlait de Pan Tibour, comme s’il s’agissait d’un copain, un jour je lui demandai :
– Tibour, c’est ton père ?
– Oui, il doit l’être, répondit-il pensivement, comme si la question ne lui avait jamais traversé l'esprit.
– Et il t’aime ?
– Oui, il m’aime, dit-il cette fois-ci sur un ton plus affirmatif. Il se soucie constamment de moi et, tu sais, parfois il m'embrasse et il pleure...
– Et moi aussi il m'aime beaucoup et il pleure, ajouta Maroussia avec une expression de fierté toute enfantine.
— Moi, mon père il ne m'aime pas, dis-je tristement. Il ne m'a jamais pris dans ses bras… Il n’est pas gentil.
– Ça c’est pas possible, c’est pas vrai, objecta Valek. Tu n’en sais rien ! Tibour, qui lui connaît bien les choses, dit que le pan juge, ton père, est la meilleure personne de la ville ; que la ville aurait sombré depuis longtemps sans lui - ainsi que sans le prêtre qu’on a récemment envoyé dans un monastère, et sans le rabbin aussi. A cause d'eux…
– A cause d'eux quoi ?
– Oui, « si la ville n'a pas sombré c’est à cause d'eux », c’est comme ça que parle Tibour, parce que eux, ils défendent toujours les pauvres... Et ton père, tu sais, eh bien ! il a même fait condamner le comte !
– Oui, ça c'est vrai... Même que le comte était très en colère ; je l’ai entendu.
– Ah ! tu vois maintenant ! Et ce n'est pas une mince affaire que de poursuivre un comte !
– Pourquoi ?
– Pourquoi ?… répéta Valek, un peu perplexe... Eh bien, euh... c’est qu’un comte c'est pas une personne ordinaire... Un comte fait ce qu'il veut, un comte ça monte en calèche. Et puis... le comte, lui, il a des sous… A un autre juge que ton père, il aurait offert de l'argent, et il n’aurait pas été condamné ; à sa place c’est un pauvre qu’on aurait accusé.
– Oui c'est exact, reconnus-je : le comte est même venu chez nous : « Je peux tous vous acheter et vous vendre ! », a-t-il crié.
– Et ton père, il a dit quoi ?
– Mon père lui a répondu : « Fichez immédiatement le camp de chez moi ! »
– Ah, tu vois ! Tu vois ! Et Tibour dit que le pan juge ton père, il craint pas de poursuivre les riches, et même que quand la vieille Ivanikha est venue sur ses béquilles, il a ordonné qu’on lui apporte une chaise ! Tu vois quel sacré caractère il a ! Turkévitch lui-même n'a jamais fait de scandale sous vos fenêtres.Ça aussi c’était vrai : Turkévitch, lors de ses processions vindicatives, passait toujours silencieusement devant notre logis, ôtant même parfois sa chapka…
Tout cela me fit profondément réfléchir. Valek venait de me décrire mon père sous un aspect totalement nouveau. Ses paroles avaient fait vibrer dans mon âme la corde de la fierté filiale. J’étais heureux d'entendre des louanges sur lui, surtout venant de Tibour, le ‘pan-qui-sait-tout’. Mais, en même temps, une note à la fois d'amour déçu et d’amertume étreignit mon cœur : mon père, lui, jamais ne m'avait aimé et je savais que jamais il ne saurait m’aimer comme Tibour aimait Valek et Maroussia.
