En mauvaise compagnie – Chapitre 2 (05)
В дурном обществе – En mauvaise compagnie
Проблематические натуры
(II.05)
De fichus caractères !
Пан Туркевич принадлежал к числу людей, которые, как сам он выражался, не дают себе плевать в кашу, и в то время, как «профессор» и Лавровский пассивно страдали, Туркевич являл из себя особу весёлую и благополучную во многих отношениях. Начать с того, что, не справляясь ни у кого об утверждении, он сразу произвёл себя в генералы и требовал от обывателей соответствующих этому званию почестей. Так как никто не смел оспаривать его права на этот титул, то вскоре пан Туркевич совершенно проникся и сам верой в своё величие. Выступал он всегда очень важно, грозно насупив брови и обнаруживая во всякое время полную готовность сокрушить кому-нибудь скулы, что, по-видимому, считал необходимейшею прерогативой генеральского звания. Если же по временам его беззаботную голову посещали на этот счёт какие-либо сомненья, то, изловив на улице первого встречного обывателя, он грозно спрашивал:
– Кто я по здешнему месту? а?
– Генерал Туркевич! – смиренно отвечал обыватель, чувствовавший себя в затруднительном положении. Туркевич немедленно отпускал его, величественно покручивая усы.
– То-то же!
А так как при этом он умел ещё совершенно особенным образом шевелить своими тараканьими усами и был неистощим в прибаутках и остротах, то неудивительно, что его постоянно окружала толпа досужих слушателей и ему были даже открыты двери лучшей «ресторации», в которой собирались за бильярдом приезжие помещики. Если сказать правду, бывали нередко случаи, когда пан Туркевич вылетал оттуда с быстротой человека, которого подталкивают сзади не особенно церемонно; но случаи эти, объяснявшиеся недостаточным уважением помещиков к остроумию, не оказывали влияния на общее настроение Туркевича: весёлая самоуверенность составляла нормальное его состояние, так же как и постоянное опьянение.
Последнее обстоятельство составляло второй источник его благополучия, – ему достаточно было одной рюмки, чтобы зарядиться на весь день. Объяснялось это огромным количеством выпитой уже Туркевичем водки, которая превратила его кровь в какое-то водочное сусло; генералу теперь достаточно было поддерживать это сусло на известной степени концентрации, чтоб оно играло и бурлило в нём, окрашивая для него мир в радужные краски.
Зато, если по какой-либо причине дня три генералу не перепадало ни одной рюмки, он испытывал невыносимые муки. Сначала он впадал в меланхолию и малодушие; всем было известно, что в такие минуты грозный генерал становится беспомощнее ребёнка, и многие спешили выместить на нём свои обиды. Его били, оплёвывали, закидывали грязью, а он даже не старался избегать поношений; он только ревел во весь голос, и слёзы градом катились у него из глаз по уныло обвисшим усам. Бедняга обращался ко всем с просьбой убить его, мотивируя это желание тем обстоятельством, что ему всё равно придётся помереть «собачьей смертью под забором». Тогда все от него отступались. В таком градусе было что-то в голосе и в лице генерала, что заставляло самых смелых преследователей поскорее удаляться, чтобы не видеть этого лица, не слышать голоса человека, на короткое время приходившего к сознанию своего ужасного положения…
С генералом опять происходила перемена; он становился ужасен, глаза лихорадочно загорались, щёки вваливались, короткие волосы подымались на голове дыбом. Быстро поднявшись на ноги, он ударял себя в грудь и торжественно отправлялся по улицам, оповещая громким голосом:
— Иду!.. Как пророк Иеремия... Иду обличать нечестивых!
Это обещало самое интересное зрелище. Можно сказать с уверенностью, что пан Туркевич в такие минуты с большим успехом выполнял функции неведомой в нашем городишке гласности; поэтому нет ничего удивительного, если самые солидные и занятые граждане бросали обыденные дела и примыкали к толпе, сопровождавшей новоявленного пророка, или хоть издали следили за его похождениями. /.../
Pan Turkévitch faisait partie des gens qui, comme il le disait lui-même, ‘n'aiment pas qu'on vienne cracher dans leur kacha¹’, et tandis que le Professeur et Lavrovski souffraient passivement, Turkévitch était un homme joyeux et débrouillard en toutes circonstances. D'abord, sans demander l’approbation de quiconque, il s’était immédiatement promu général et avait exigé que chacun lui rendît les honneurs dus à son rang.
Comme personne n'avait osé contester son titre et ses droits, Pan Turkévitch s’était rapidement convaincu de son élévation, se pavanant en se donnant de l’importance. Il fronçait les sourcils d'un air menaçant et montrait à tous, à tout moment, son implacable volonté de flanquer son poing sur quelque mâchoire intrépide, geste qu’apparemment il considérait relever des plus nécessaires prérogatives que lui conférait son grade de général.
Si parfois dans sa tête insouciante quelque doute s’instillait, alors il saisissait le premier quidam qu'il croisait, l’interrogeant d'un air menaçant :
– Qui suis-je en cette place ? Dis-le donc !
– Le Général Turkévitch ! répondait avec humilité l'homme de la rue, comprenant le danger de la situation. Turkévitch le relâchait alors, tout en frisant ses bacchantes d’un air empreint de majesté.
– C'est ça, c’est bien ça !
Et comme en même temps il avait une façon bien à lui d’agiter sa belle paire de moustaches taillées à la hussarde et qu’il était intarissable en blagues et en bons mots, il n’était pas surprenant qu'il fût constamment entouré d'une foule d'auditeurs désœuvrés. Même les portes de la meilleure table d’hôtes du patelin, où se retrouvaient habituellement les hobereaux des environs autour du billard, lui étaient ouvertes. Il en sortait parfois, certes, avec la précipitation d'un homme qu'on met dehors à coups de pieds au derrière et sans cérémonie, mais ces mésaventures - qu’il ne pouvait expliquer que par un manque certain de respect de la part des propriétaires terriens pour sa finesse d’esprit - n'affectaient aucunement son entrain habituel.
Dans son état normal Turkévitch était un homme plein de confiance, d’humeur joyeuse et constamment ivre.
Ce dernier trait de la personnalité de Turkévitch : son penchant certain pour l’alcool, constituait la seconde source de son bien-être : un petit verre lui suffisait à se requinquer pour la journée entière. Cela ne pouvait s’expliquer que par l'énorme quantité de vodka qu’il avait auparavant ingurgitée. Son sang était une sorte de moût d’eau-de-vie et il lui suffisait de maintenir son taux d’alcoolémie à un certain degré de concentration pour que ce mélange continuât à bouillonner en lui et à le griser, lui dépeignant le monde aux couleurs de l'arc-en-ciel.
Mais si, pour une raison quelconque, pendant ne serait-ce que deux ou trois jours, le général ne recevait pas sa dose minimale - au moins un verre - il éprouvait les plus insupportables tourments. Il devenait mélancolique et son courage l’abandonnait. Et dans ces moments chacun savait que l’impétueux soudard devenait plus faible qu'un enfant.
Beaucoup s’empressaient alors à se venger de lui, n’hésitant pas à le rouer de coups, à lui cracher dessus, à lui jeter de la fange au visage. Et lui, alors, n’essayait même pas de se défendre : il ne faisait que pleurer comme une Madeleine, et de ses yeux de grosses larmes coulaient sur ses moustaches tristement pendouillantes. Le pauvre homme se tournait vers tous, suppliant qu’on l’achevât, expliquant qu’il devait mourir "comme un chien sans logis".
Chacun alors s’écartait. Il y avait dans sa voix et sur son visage quelque chose qui forçait les plus audacieux à renoncer et à se détourner de lui, ne supportant plus ni de le voir ni d’entendre sa plainte : celle d’un homme qui - pour un moment, un moment seulement - prenait conscience de son terrible sort...
Mais bien vite le général changeait de figure. Il devenait terrifiant, et ses yeux pleins de fièvre s’enflammaient. Ses joues se creusaient, ses cheveux en brosse se dressaient sur sa tête. Se soulevant brusquement, il se frappait la poitrine et partait en procession solennelle par les rues en prédisant d'une voix forte :
– Je viens !.. Tel le prophète Jérémie²... Je viens démasquer les fourbes et les méchants !
C’était là le signal qui promettait à tous un spectacle des plus intéressants. Nous pouvons ici certifier que Pan Turkévitch, à de tels moments et avec grand succès, usait d’un franc-parler bien peu courant dans notre ville. Ainsi, n’était-il pas surprenant que mêmes les citoyens les plus respectables et les plus besogneux délaissassent un moment leurs affaires pour se joindre à la foule zélatrice de ce nouveau prophète, ou qu’au moins ils n’observassent de loin toutes ses turpitudes.
1. Kacha : bouillie de gruau, à base de sarrasin ou d’autres céréales.
2. Livre de Jérémie 30,23 ‘Voici la tempête du Seigneur ; sa fureur éclate, la tempête s’installe, elle tournoie sur la tête des méchants.’ (Le prophète Jérémie est présenté comme comme un grand solitaire que sa mission contraignit à vivre à l'écart des autres (Jr 15,17)).
