-
Le blocus de Léningrad – La maison d’enfants 8
Ничего не могу забыть – Je ne peux rien oublier
Детский дом (8) La maison d'enfants
Когда мы окрепли, нас стали подготавливать к эвакуации. Воспитатели объяснили, что мы поедем вглубь страны, где нет бомбёжек, обстрелов, нет блокады, а значит, и такого голода.
Для меня наступили дни, полные сомнений, беспокойства и ожидания. Мне трудно было представить, как я могу уехать из Ленинграда, когда здесь остаются папа и сестра. Каждый день я ждала, что кто-нибудь из них придёт и заберёт меня домой. Я всё спрашивала директора — почему никто не приходит? Неужели они забыли про меня?
Капитолина Аркадьевна молча слушала, потом успокаивала, обещала узнать, в какой больнице лежит папа, где находится старшая сестра, и повторяла при этом:
— Придётся тебе потерпеть ещё немного. Ничего не поделаешь. Ты ведь знаешь, какое сейчас время.
Вдруг как-то приходит ко мне Капитолина Аркадьевна и, улыбаясь, говорит: — А к тебе гости пришли. Встречай.
От волнения у меня ноги ватными стали — папа! сестра!
Дверь открылась, и вошла Галина Васильевна.
Она стала меня о чём-то расспрашивать, но я ничего не отвечала. В сердце нарастала обида — где же папа и Ася?.. Галина Васильевна немного посидела молча, потом сказала, что принесла метрику.
— Узнала, что вас эвакуируют, и решила, что тебе понадобится свидетельство о рождении.
Я взяла метрику и машинально стала рассматривать, что там написано. Фамилия, имя, отчество1, год рождения. Имена и фамилии родителей. Галина Васильевна тем временем рассказывала о том, как она помогла устроиться сестре в ремесленное училище.
Значит, Галина Васильевна приходила к нам в квартиру!
Я повернулась к ней и хотела спросить, а как же маму и Юру — оставили в квартире или унесли в сарай? Но, посмотрев на изменившееся, серое лицо Галины Васильевны, промолчала.
— Папа как? — наконец спросила я.
— Ему лучше теперь. Он ещё в больнице, — дрогнувшим голосом проговорила Галина Васильевна и сразу же заспешила. Прощаясь со мною, она повторила, чтобы я берегла метрику.
— Мало ли что в пути может случиться, а с документами не потеряешься.
Галина Васильевна сунула мне в руку два леденца и пошла к выходу. В дверях она обернулась и сказала, что перед отъездом постарается ещё раз зайти ко мне. Я смотрела ей вслед и про себя думала: «Она что, на самом деле добрая или так, просто...»
Ребята поинтересовались, кто ко мне приходил. Не зная, что ответить, я сказала:
— Да так, никто.
— Так не бывает,— настойчиво прозвучал чей-то голос, — она же тебе леденцы принесла.Ну как объяснить, кто ко мне приходил?
Вообще-то я её плохо знаю, — покривила я душой, — какая-то дальняя родственница…
Ответ всех удовлетворил. А я, глядя на слипшиеся леденцы, думала — кто же на самом деле Галина Васильевна и кем она мне приходится?
Comme nous reprenions des forces on nous prépara à être bientôt évacués. Les éducateurs nous expliquaient que nous partirions loin au cœur du pays, là où il n’y avait ni bombes, ni tirs, ni blocus, ce qui voulait dire aussi : pas de famine.
Commencèrent pour moi des jours de doute, d’inquiétude et d’attente. Je m’imaginais difficilement devoir quitter Léningrad alors que mon père et ma sœur s’y trouvaient encore. Tous les jours j’attendais que l’un d'eux arrive et me ramène à la maison. Je demandais tout le temps à la directrice pourquoi personne ne venait. M’avaient-ils oubliée ?
Kapitolina Arkadievna m’écoutait en silence et tenter de me rassurer, promettant de se renseigner pour savoir dans quel hôpital se trouvait papa et où était ma sœur, puis elle me répétait :
– Il va falloir patienter encore un peu. Tu ne peux pas y faire grand-chose. Tu sais combien les temps sont durs.
Un jour, soudain, Kapitolina Arkadievna arriva et m’annonça avec un grand sourire :
– Tu as de la visite !
Une visite ! J’en eus les jambes en coton tellement j’étais émue. Ce devait être papa ! ma sœur !
La porte s’ouvrit. C’était Galina Vassilievna, l’amie de papa à l’Institut.
Elle me posa une question sur je ne sais quoi mais je ne répondis rien. En moi grandissait de la rancune – Où étaient papa, Assia ?
Galina Vassilievna resta un moment silencieuse puis elle m’expliqua qu’elle venait m’apporter mon acte de naissance.
– J’ai appris que vous alliez être évacués et je me suis dit que tu aurais besoin d’un document officiel.
Je pris l’acte de naissance qu’elle me tendait et, machinalement, je regardai ce qui y était écrit : le nom de famille, le prénom, le patronyme¹, la date de naissance, les noms et prénoms des parents. Pendant ce temps Galina Vassilievna me disait qu’elle avait aidé ma sœur à s’inscrire dans une école professionnelle.
Cela signifiait qu’elle était entrée dans notre appartement !
Je me tournai vers elle. J’avais envie de lui demander ce qu’il était advenu des corps de maman et de Youra, les avait-on laissés dans notre maison ou bien les avait-on descendus dans le hangar, en bas dans la cour ? Mais devant le visage sombre et bouleversé de Galina Vassilievna je me tus.
Finalement je me hasardai :
– Et comment va Papa ?
– Il va mieux maintenant ; il est toujours à l’hôpital, me répondit-elle d’une voix tremblante, et aussitôt elle rassembla ses affaires pour partir.En me disant au revoir elle me répéta de toujours bien garder avec moi mon acte de naissance.
– On ne sait jamais ce qui peut arriver en route mais avec ce document tu ne saurais te perdre...
Elle me glissa deux bonbons dans la main puis se dirigea vers la sortie. A la porte elle se retourna pour me dire qu’elle essaierait de revenir me voir encore une fois avant notre départ. Je la suivis des yeux et en moi-même je me disais : « Est-elle vraiment gentille, ou bien est-ce juste que... »
Les autres enfants étaient curieux de savoir qui était venu me voir. Comme je ne savais pas quoi répondre je leur dis seulement :
– Personne…
– Personne c’est pas possible ! rétorquèrent-ils et, avec insistance, l’un d’eux ajouta même : « ...puisqu’elle t’a apporté des bonbons ! »Comment aurais-je pu leur expliquer ?
De fait, je la connaissais si peu... Je tentai alors de biaiser : – C’est une parente éloignée...
La réponse parut satisfaire tout le monde. En regardant les bonbons tout collants, je me demandai qui était vraiment Galina Vassilievna et qui elle était pour moi ? ...
1. Le patronyme. En Russie et dans la plupart des pays de l'ex-URSS, le patronyme (отчество, mot dérivé de отец qui signifie père), construit à partir du prénom du père, figure obligatoirement, en plus du prénom et du nom de famille, sur les actes de naissance et les pièces d'identité. Il est placé entre le prénom et le nom de famille. -
Le blocus de Léningrad – La maison d’enfants 7
Ничего не могу забыть – Je ne peux rien oublier
Детский дом (7) La maison d'enfants
Потом вышла на середину комнаты моя подруга Лена и очень медленно, чуть задыхаясь, прочла детские стихи о лохматом щенке. Все внимательно слушали. За нею мальчик начал читать стихи Пушкина «Буря мглою небо кроет...», но через несколько строк запнулся и замолчал. Мы стали потихоньку подсказывать. Мальчик молчал. Не поднимая головы, он сидел неподвижно, ничего не видя и никого не слыша. В спальне вдруг стало тихо-тихо. Время как бы остановило на минуту свой ход для мысленного возвращения и прощания с прежней, теперь уже безвозвратно прошедшей, довоенной жизнью. Ещё немного, и, казалось, станут слышны частые и слабые биения маленьких сердец. Ещё секунда, и, казалось, зазвучит из неведомого тонкий и печальный звук.Николай встал. Обвёл взглядом притихших ребят.
— Хотите я вам песню спою?
Все молчали. На этом самодеятельный концерт закончился.
В дверях появились Толя с братом. Ребята поднялись и обступили их со всех сторон. Мальчики сказали, что пойдут бить фашистов на фронт. Валя, не сводившая с Николая глаз, робко дотронулась до рукава его гимнастёрки: — А девочки могут пойти на фронт медсёстрами?
Прощаясь с ребятами, Николай и Толин брат поблагодарили за рисунки и обещали, что обязательно передадут их своим товарищам.
— А теперь — получайте наши подарки!
На столе появились две банки сгущённого молока и несколько кусков сахара. — Мы скоро вернёмся! — крикнул Толин брат, и, помахав нам, они скрылись за дверью.
...Puis ce fut mon amie Léna qui s’avança très lentement jusqu’au milieu du dortoir. Le souffle court, elle récita le poème du chiot au poil ébouriffé. Tout le monde l’écouta attentivement.
Après elle, vint le tour d’un garçon qui commença à déclamer le poème de Pouchkine « Ciel de brume ; la tempête tourbillonne...»¹ mais au bout de quelques vers il s’embrouilla et s’arrêta. Nous tentions de lui souffler, tout discrètement, mais le pauvre garçon restait coi. Il s’assit, tête baissée, immobile, ne voyant plus rien, n’entendant plus personne...
Le dortoir était devenu soudainement silencieux. Le temps semblait suspendu, juste pour un instant, pour que nous puissions retrouver mentalement nos vies d’avant-guerre désormais irrévocablement révolues, leur dire adieu. Et dans ce silence, il aurait suffi de peu qu’on n'entendît les battements précipités de nos petits cœurs fragiles. Encore une seconde et il eut semblé que de l’insondable allait sourdre un écho ténu, comme une plainte.
Nicolas se leva. Il jeta un regard sur nous qui l’entourions silencieusement.
– Voulez-vous que je vous chante une chanson ? proposa-t-il.
Personne ne répondit... et c’est ainsi que se termina notre petite représentation amateur.
Tolia et son grand frère Victor apparurent à la porte du dortoir. Tous nous nous levâmes et nous pressâmes autour des deux jeunes officiers. Les garçons disaient qu’ils iraient au front combattre les Nazis. Valia, mon amie, qui ne quittait pas Nicolas des yeux, lui demanda en lui tirant timidement la manche :
– Et les filles est-ce qu’elles peuvent y aller comme infirmières ?…
Avant que de partir Nicolas et Victor nous remercièrent pour les dessins et promirent qu’ils les remettraient à leurs camarades.
– Et maintenant à nous de vous offrir nos cadeaux !
En même temps ils déposèrent deux boîtes de lait concentré et quelques morceaux de sucre sur la table.
– Nous reviendrons bientôt ! clama le frère de Tolia en nous faisant un signe de la main, puis tout deux disparurent et la porte se referma...
1. Alexandre Pouchkine (1799 – 1834), Nuit d’hiver, 1825 : écoutez sur Youtube en russe la version interprétée par Oleg Dahl. Et Lire en français et en russe la splendide traduction d’Henri Troyat. -
Le blocus de Léningrad – La maison d’enfants 6
Dessin d'enfant : "Camarade combattant ! Bas-toi pour libérer notre terre natale ! libère notre peuple !"
Ничего не могу забыть
Je ne peux rien oublier
Детский дом
(6)
La maison d'enfants
Прошло около недели. Однажды днём дверь резко отворилась и кто-то из мальчиков громко прошептал: — Приехали!
На пороге мы увидели двух молодых командиров. Это было неожиданно. Один был Толин брат. А второй военный — чей он брат? Капитолина Аркадьевна представила нам Виктора — Толиного брата — и его боевого товарища Николая Астахова. Мы окружили долгожданных гостей, приехавших с фронта героев-фронтовиков. Затем Толя с братом пошли в кабинет Капитолины Аркадьевны, а мы с Николаем — в спальную, где оставались слабые ребята.
Все расселись на кроватях, а Николая посадили на белый с высокой спинкой стул. Валя Киселева вышла вперёд и сказала, что ребята детского дома приготовили для Николая, Виктора и их боевых друзей рисунки.
— Мы ещё стихи будем читать,— добавила Валя.
К Николаю подходили стриженые худенькие мальчики и девочки и отдавали свои рисунки, Николай внимательно рассматривал каждый рисунок, а затем складывал в аккуратную стопку.
Эти рисунки, вероятно, были достойны мемориала, посвящённого блокадному городу. Одна только дата — 1942 год — делала их историческими реликвиями.
Une semaine environ s’écoula. Un jour, dans l’après-midi, la porte s’ouvrit brusquement et un des garçons nous chuchota tout fort : « Ils arrivent ! »
Sur le seuil apparurent deux jeunes officiers...
Qu’ils fussent deux nous parut bien inattendu. Certes, l’un devait être le frère de Tolia, mais le second, de qui pouvait-il bien être le frère ?...
Kapitolina Arkadievna, la Directrice, fit les présentations : « Voici Victor, le frère de Tolia, et son compagnon d’arme Nicolas Astakhov... »
Nous entourâmes nos visiteurs tant espérés qui arrivaient du front en héros, combattants de la première ligne. Puis Tolia et son frère se rendirent dans le bureau de Kapitolina Arkadievna et nous, nous accompagnâmes Nicolas jusqu’au dortoir où nous attendaient nos camarades les plus faibles restés alités.
Nicolas prit place sur une chaise blanche à grand dossier et nous sur les lits. Valia Kicélieva, l’une des nôtres, se leva et lui annonça que les pensionnaires du foyer avaient fait des dessins pour Victor et lui, ainsi que pour tous leurs camarades restés au front.
– Nous allons aussi, pour vous, réciter des poèmes, ajouta-t-elle.
Des garçons et des filles, plus maigres les uns que les autres, et dont les cheveux commençaient à peine à repousser, tendirent à Nicolas leurs dessins. Il regarda chaque feuille avec attention, puis, très soigneusement, il les rangea de côté.
Ces dessins auraient constitué à coup sûr des témoignages dignes d’un mémorial consacré à la ville assiégée. Leur date seule - 1942 - eût fait d’eux des reliques historiques.
-
Le blocus de Léningrad – La maison d’enfants 5
Ничего не могу забыть – Je ne peux rien oublier
Детский дом (5) La maison d'enfants
Шли дни, недели. Хоть и скудное, но регулярное питание постепенно возвращало нас к жизни. Мы уже не сидели всё время в кроватях. В спальной и столовой стали слышны детские голоса, изредка даже смех. Мальчики помогали растапливать печку. Девочки убирали посуду за более слабыми ребятами. И хотя сил ещё было немного, мы начинали приходить в себя. А приблизительно через месяц произошло событие, которое всколыхнуло весь детский дом. На имя Толи Соколова пришло письмо. Весть мгновенно облетела всех ребят, воспитателей, нянечек, поваров. Толя, кусая губы, пытался прочесть письмо. Мы обступили его и нетерпеливо спрашивали, о чём ему пишут, а главное — кто? У большинства детей родителей не было, но ведь оставались ещё другие родственники.
Оказывается, к Толе с фронта обещал приехать старший брат. Мы были поражены необыкновенно. Около Толи теперь толпились ребята, и он чувствовал себя именинником.
— Счастливый какой! — говорили все.
Капитолина Аркадьевна, видя, в каком возбуждении находится весь детский дом, предложила подготовиться к встрече с братом Толи. Она сказала, что можно вспомнить и рассказать стихи, которые учили когда-то в школе. Ещё Капитолина Аркадьевна посоветовала сделать подарки не только для Толиного брата, но и для его товарищей-воинов. Она принесла листы из ученической тетради и раздала детям.
Положив перед собой лист, я сидела в раздумье. Потом рука привычно обозначила два купола, рябь Череменецкого озера, деревья, тяжёлые, намокшие облака... Мне хотелось ещё и ещё рисовать купола, деревья, озеро... этот тихий и счастливый мир. Но нарисовала я кровать и лежащую на боку маму.
У мальчика рядом, на листе в косую линейку, шла война. Мчались танки, бежали красноармейцы с ружьями, летели самолёты со звёздами на крыльях. А в землю, охваченный огнём и дымом, штопором входил громоздкий, со свастикой, «мессершмитт».
Les jours, les semaines passèrent. Une nourriture régulière, bien que peu abondante, nous ramenait progressivement à la vie. Nous ne restions plus tout le temps dans nos lits. Dans le dortoir, dans le réfectoire, on commençait à entendre des voix d’enfants et parfois même résonnaient des rires. Les garçons aidaient à allumer le poêle, les filles débarrassaient les assiettes et les couverts des plus faibles. Nous n’avions pas encore beaucoup de force mais nous commencions à nous rétablir.
Environ un mois plus tard se produisit un événement qui secoua tout l’orphelinat. Une lettre venait d’arriver destinée à Tolia¹ Sokolov. La nouvelle fit le tour de l’établissement : enfants, éducateurs, nounous et cuisiniers. Tolia se mordait les lèvres, essayant de lire la feuille. Nous l’entourions. Impatients, nous lui demandions ce qui y était écrit et surtout qui lui avait écrit. La plupart d’entre nous n’avaient plus de parents mais il nous restait encore de la famille quelque part.
Il s’avéra que la lettre venait de son frère qui, de retour du front, lui promettait de passer le voir. Nous étions épatés. Nous nous pressions si fort autour de Tolia qu’il avait l’impression que c’était son jour d’anniversaire. Tout le monde lui disait :
– Quelle chance tu as !
Voyant l’état d’effervescence dans tout le foyer Kapitolina Arkadievna proposa qu’on préparât l’arrivée du frère de Tolia. Elle nous invita à nous rappeler les poèmes que nous avions appris à l’école afin de pouvoir les lui réciter. Elle nous conseilla aussi de préparer des présents, non seulement pour le frère de Tolia mais aussi pour tous ses camarades de guerre. Dans ce but, elle nous distribua des feuilles tirées d’un cahier d’écolier.
Je réfléchissais devant ma feuille. Ma main avait l’habitude de tracer deux coupoles, les vagues du lac de Tcheremenets, des arbres, de lourds nuages chargés de pluie. J’avais envie de dessiner, encore et encore, des coupoles, des arbres, un lac : tout ce monde paisible et heureux que j’avais connu. Mais je finis par dessiner un lit où maman reposait, couchée sur le côté.
Près de moi un garçon, lui, dessinait la guerre. Des chars déboulaient, des soldats de l’Armée rouge chargeaient le fusil à la main, des avions parcouraient le ciel, des étoiles peintes sur leurs ailes, et, tombant en vrille pour lourdement s’écraser sur le sol, engloutis par le feu et la fumée, des Messerschmitt² arboraient des croix gammées.
1. Tolia : diminutif d’Anatole (en russe : Анатолий). Tolia est donc un garçon !
2. Le Messerschmitt était un avion de chasse de la Luftwaffe – l’Armée de l’air allemande - pendant la Seconde guerre mondiale. -
Le blocus de Léningrad – La maison d’enfants 4
Ничего не могу забыть – Je ne peux rien oublier
Детский дом (4) La maison d'enfants
Как-то пришёл парикмахер, и ребятам сказали, что всех будут стричь наголо. Я всё надеялась, что парикмахер устанет и не успеет всех остричь в один день. В кабинете у директора я попросила не остригать мне волосы, уверяя, что буду очень внимательно следить за ними.
Капитолина Аркадьевна обратилась к парикмахеру: — Ну как вы думаете, можно Ксане оставить её косы?
Парикмахер вполголоса ответил: — Вы же знаете, что у меня распоряжение — никаких исключений.
— Ты знаешь, Ксана, после стрижки у тебя косы будут в два раза толще, — улыбнулся мне парикмахер.Я села на табуретку и закрыла глаза. Дважды лязгнули ножницы, и холодная машинка коснулась кожи. Ещё раз, ещё. Ну всё! Больше надеяться не на что, и никакого чуда не произойдёт. Половина головы уже была острижена.
Ушёл парикмахер, вышла Капитолина Аркадьевна, разбрелись ребята, а я всё стояла за тяжёлой бархатной темно-синей портьерой, не решаясь подойти к зеркалу. Когда стемнело, я покинула грустный угол и забралась в кровать. Голове было всё время холодно, и чувствовала я себя несчастной.
Un jour, nous vîmes arriver un coiffeur qui annonça qu’à tous il allait nous couper les cheveux à ras¹. J’espérais qu’il se fatiguerait et qu’il n’aurait pas le temps de tondre tout le monde en une journée. Dans le bureau de la directrice - Kapotalina Arkadievna - je suppliai qu’on ne me coupât pas mes tresses, assurant que j’en prendrais grand soin.
Kapitolina Arkadievna se tourna alors vers le coiffeur :
– Eh bien, qu’en pensez-vous ? Est-ce que Xénia pourrait garder ses tresses ?
Le coiffeur lui répondit à mi-voix :
– Vous connaissez les ordres : pas d’exception.
Et il rajouta en souriant :
– Tu sais, ma petite Xénia, quand on te les aura coupées, elles repousseront deux fois plus belles !
Je m’assis sur le tabouret et je fermai les yeux. J’entendis le cliquetis des ciseaux par deux fois sur mes nattes, et puis la lame froide de la tondeuse vint se coller contre ma nuque. Encore… et encore… Voilà, c’était fait : il n’y avait plus rien à espérer ni aucun miracle à attendre : j’avais déjà la moitié du crâne tondu...
Une fois seule - le coiffeur parti, Kapitolina Arkadievna sortie, les autres enfants éparpillés - je me cachai derrière le lourd rideau en velours bleu nuit, n’osant aller me regarder dans le miroir. J’attendis le soir pour sortir de ma cachette et me glisser dans mon lit. J’avais la tête toute frigorifiée et je me sentais très malheureuse.
1. Par mesure de prophylaxie contre la prolifération des poux. -
Le blocus de Léningrad – La maison d’enfants 3
Ничего не могу забыть – Je ne peux rien oublier
Детский дом (3) La maison d'enfants
В детском доме было около семидесяти ребят. Их приводили или привозили. Были они все истощённые, слабые, тихие. Однажды воспитательница привела девочку с забинтованной головой. По ночам она стонала и иногда жалобно вскрикивала. В квартиру, где она жила с мамой, влетел снаряд. Маму убило, а девочку — Валю Киселеву — нашли засыпанной штукатуркой и обломками мебели. Валина кровать стояла рядом с моей, и я помогала ей перематывать бинты.
Почти всё время мы сидели в кроватях, и едва ли не каждый день кто-нибудь умирал. Как-то умерла девочка от дистрофии. Нянечка стала собирать её белье с кровати, а под подушкой лежало несколько кусков хлеба.
— Это у неё от голода в голове помутилось, — объяснила нянечка,— вот и прятала хлеб…
Когда умерших выносили — никто не плакал. Большей частью мы сидели молча, прислушиваясь к разрывам бомб и снарядов, и только уж если разрывы были очень сильными, то втягивали голову или закрывались одеялом.
Три раза в день, когда раздавался звонок на завтрак, обед или ужин, мы поднимались с кроватей и гуськом направлялись в столовую. И то, что нас кормили горячим супом и кашей, — было чудом.
Каждое утро нянечка приносила две охапки дров и затапливала круглую печку. Когда, протопив печку, закрывали вьюшку, мы также поднимались с кроватей и выстраивались в очередь, чтобы погреться. Несколько человек обступали печку — кто боком, кто спиной, кто протягивал руки, — и эти минуты мы ждали с нетерпением. Отогревшись немного, мы уступали место другим. И ещё все ждали прихода директора детского дома Капитолины Аркадьевны. Она подходила к каждой кровати и спрашивала поочерёдно — как самочувствие и настроение. И задавала всегда один и тот же вопрос — кто из ребят смотрел свои рубашки. Около десятка детей — кто посильнее — наперебой отвечали, что они смотрели. Остальные молчали. Помню день, когда я тоже сняла рубашку и очень внимательно просмотрела каждый шов, каждую складочку. Считалось, что когда дети снимали рубашку, наступал перелом и выздоровление.
Dans le foyer il y avait environ soixante-dix enfants, arrivés là d’une façon ou d’une autre : tous émaciés, tous faibles, tous silencieux.
Un jour l’éducatrice nous ramena une petite fille qui avait la tête bandée. La nuit elle gémissait, poussant parfois des cris pitoyables. Un obus s’était abattu sur l’appartement où elle vivait avec sa maman. Sa mère avait été tuée et Valia Kicélieva - c’était ainsi qu’elle s’appelait -, avait été extraite de dessous des gravats, des pans de murs et des meubles renversés. Valia avait son lit près du mien et je l’aidais à refaire son pansement.
Avec nos autres camarades, nous restions presque tout le temps dans nos lits et presque tous les jours un enfant mourait. Un jour une fille mourut d’inanition. En défaisant sa literie, la nounou retrouva des petits bouts de pain sous son oreiller.
– La faim lui avait détraqué la tête, expliqua la nounou, c’est pour ça qu’elle cachait du pain…
Personne ne pleurait quand on emportait les cadavres des enfants défunts. La plupart du temps nous restions assis en silence, écoutant les bombes et les obus ; et seulement quand les explosions se faisaient plus fortes nous rentrions nos têtes dans les épaules ou nous nous cachions sous nos couvertures.
Trois fois par jour quand retentissait la sonnerie annonçant l’heure du petit-déjeuner, du repas de midi et du soir, nous rejoignions le réfectoire en file indienne. C’était là miracle qu’on nous servît de la soupe chaude et de la kacha¹ !
La nounou apportait tous les matins deux brassées de bois et allumait le poêle rond. Une fois que le poêle était chaud elle fermait la clé qui en régulait le tirage. Alors nous nous levions, nous nous rangions les uns derrière les autres et attendions notre tour pour aller nous réchauffer. Un premier rang se mettait autour : les uns de côté, d’autres exposant leur dos, les derniers tendant les mains vers la chaleur : nous espérions ces minutes avec tant d’impatience ! Une fois un peu réchauffés nous laissions la place aux suivants.
Et chaque jour nous attendions l’arrivée de la directrice du foyer, Kapitolina Arkadievna. Elle s’arrêtait devant chaque lit pour demander à chacun comment il allait, comment il se sentait, puis elle posait toujours la même question : « Lequel d’entre vous a regardé son linge ?² »
C’était à qui, parmi la dizaine d’enfants les plus vaillants, répondrait qu’il l’avait fait ! Les autres se taisaient. Je me souviens du jour où j’avais moi-même, pour la première fois, retroussé ma chemise et en avoir inspecté chaque couture. On considérait que lorsqu’un enfant faisait cela, il avait franchi un cap et était en bonne voie de rétablissement.
1. Kacha : Bouillie à base de farines diverses.
2. Afin sûrement d’y chercher puces, tiques et autres vermines, bien que l’auteure ici ne le précise pas. -
Le blocus de Léningrad – La maison d’enfants 2
Ничего не могу забыть – Je ne peux rien oublier
Детский дом (2) La maison d'enfants
[…] — Раздевайся, Ксана, и садись в корыто.
Пальто я сняла впервые за последние несколько дней и увидела, что на платье у меня громадная дыра. Я сделала движение рукой, чтобы забрать выгоревшее место в складку. Мне было неловко от мысли, что его кто-нибудь увидит. Но на это никто внимания не обратил, меня только поторапливали раздеваться.
Я стояла, отвернувшись, и не двигалась с места.
— Что ж ты стоишь? Вода стынет.
— Я не могу раздеться, здесь моется мальчик.Взрослые переглянулись.
— Ах, боже ты мой, мы как-то совсем и забыли,— сказала нянечка.
Когда мальчика помыли, одели во всё чистое и повели в столовую ужинать, меня посадили в деревянное корыто. Мыли голову горячей водой, тёрли мочалкой, намыливая её настоящим мылом!
Потом нянечка спросила:
— Ты сможешь сама вытереться?
— Конечно.
— Ну, попробуй.— Она дала мне полотенце.Начала я с волос, как учила меня мама, но через мгновение обессиленно опустила руки. Надо отдохнуть. Я посмотрела на свои руки — они были тонкими, как спички. А ноги — совсем как у скелета... только кожа обтягивает каждую косточку. Я удивлённо осмотрела себя ещё раз. Мы ведь не только не мылись в течение многих месяцев, но и не раздевались.
Нянечка принесла чистое белье и платье. Вытерла меня и помогла одеться. Платье было не совсем по росту, но оно мне понравилось. И тут я увидела, что нянечка открыла дверцу печки и бросила в огонь моё старенькое платье.
— Зачем? — вырвалось у меня. Нянечка посмотрела на меня устало, а потом терпеливо объяснила, что почти всегда одежду вновь поступающих они сжигают.
— Вот пальто твоё мы отправим в санобработку, а эти вещи уже носить невозможно.
Моё платье с прожжённым подолом и впрямь было никуда не годным. Но ведь платье шила мама, а потом там, в кармане, оставались цветные шарики... любимые мамины бусы.
Я судорожно глотнула воздух, хотела что-то объяснить, попросить, чтобы шарики... и подошла к плите. Сквозь дырочки в дверце было видно, как догорает моё детское платье…
– … Déshabille-toi, ma petite Xénia, vas-y, entre ! assieds-toi dans le baquet...
Pour la première fois depuis plusieurs jours j’enlevais mon manteau et là je vis ce gros trou dans ma robe. Je fis un geste pour le cacher entre deux plis. J’étais gênée à la pensée que quelqu’un le vît. Mais nul n’y fit attention. L’éducatrice et la nounou me disaient seulement de vite me déshabiller...
Debout, je me retournai et je restai sans bouger.
- Eh bien ! pourquoi restes-tu comme ça ? L’eau va refroidir !
– Je ne peux pas me déshabiller... Y’a un garçon qui se lave.Les deux femmes se regardèrent…
– Ah, mon Dieu ! Nous l’avions complètement oublié celui-là, dit la nounou.
Quand le garçon fut lavé, habillé de vêtements propres et emmené au réfectoire pour souper, elles me firent entrer dans le grand baquet de bois.
On me lava la tête à l’eau chaude et puis on me frotta le corps avec un gant de crin en faisant mousser du vrai savon ! Ensuite la nounou me demanda :
– Est-ce que tu peux te sécher toute seule ?
– Bien sûr, lui répondis-je.
– Bon alors, vas-y… Et elle me tendit une serviette.Je commençai par les cheveux comme maman me l’avait appris mais bientôt mes bras retombèrent. J’étais épuisée. Il fallait que je me repose. Je regardai mes bras - ils étaient maigres comme des allumettes, et mes jambes étaient squelettiques. Je n’avais que la peau sur les os. J’examinais mon corps encore une fois tout étonnée : tous ces derniers mois nous n’avions pas pris de bain, ni même ne nous étions déshabillés.
La nounou m’apporta du linge propre ainsi qu’une robe. Elle finit de m’essuyer et m’aida à m’habiller. La robe m’allait un peu juste mais je l’aimais bien. C’est alors que je vis la brave femme ouvrir la porte du poêle et jeter ma vieille robe au feu.
- Mais pourquoi ? m’écriai-je.
La nounou me regarda d’un air las puis elle m’expliqua patiemment qu’on brûlait presque toujours les vêtements des nouveaux arrivants.
– Ton manteau, nous l’enverrons à la désinfection mais tout le reste est bon à jeter.
Effectivement, ma robe, avec son ourlet brûlé, n’était plus portable. Mais c’était maman qui me l’avait cousue et puis, dans sa poche, il y avait les petites billes de couleurs, celles de son collier préféré !
J’en eus le souffle coupé. Je voulus expliquer, demander au moins les perles…
Je m’ approchai du foyer. Par les petites fentes de la porte je voyais brûler ma robe d’enfant…
-
Le blocus de Léningrad – La maison d’enfants 1
Ничего не могу забыть – Je ne peux rien oublier
Детский дом (1) La maison d'enfants
Детский дом, куда меня отвёл папин сослуживец, находился на улице Воинова . Мы шли очень медленно, он держал меня за руку, а я всё спрашивала: — Скоро ли мы придём? — Через каждые две-три минуты я задавала один и тот же вопрос и добавляла: — Я так устала, так устала.
Передав директору детского Дома нужные документы, папин сослуживец легонько похлопал меня по плечу и даже пошутил: — Ну вот видишь, Ксана, мы преодолели всё-таки все сложности.
Глядя на его доброе лицо, я хотела что-то ему сказать, но от усталости мысли путались, и я молчала, прислонившись к стене.
Появились воспитательница и нянечка.
— Вот к нам новенькая поступила. Ну, проходи в кухню, там ещё тепло и есть горячая вода. Сейчас мы тебя помоем.
Кухня была просторная. Посредине стояла плита, в ней горели настоящие дрова, а на краю плиты негромко шумел начищенный медный чайник.
— Снимай пальто, девочка. Как тебя зовут ?..
Ce fut un collègue de papa qui, de l’Institut, me conduisit jusqu’à la maison d’enfants. Elle se trouvait rue Voïnova¹ . Nous marchions très lentement. Il me tenait la main et je n’arrêtais pas de lui demander : « Est-ce qu’on arrive bientôt ? » Toutes les deux–trois minutes je reposais la même question et j’ajoutais : « Je suis si fatiguée, si fatiguée... »
Après avoir remis à la responsable tous les documents nécessaires, le collègue de papa me donna une petite tape sur l’épaule tout en souriant :
– Tu vois, ma petite Xénia, malgré tout on y est quand même arrivé !
En regardant son visage plein de bonté j’aurais voulu lui dire quelque chose mais mes pensées étaient si embrouillées par la fatigue que je restais muette. Je m’appuyai contre le mur pour ne pas tomber.
Arrivèrent alors une éducatrice et une nounou².
.
– Voilà une nouvelle arrivante ! Allons à la cuisine : il y fait encore chaud et il y a de l’eau chaude. Nous allons laver tout ça...La cuisine était vaste. Au milieu se trouvaient un poêle où brûlait du vrai bois et, posée dessus, une bouilloire en cuivre poli qui doucement frémissait.
– Enlève ton manteau, ma petite. Comment t’appelles-tu ?...
1. Depuis 1991 : Rue Chpalernaïa (Шпалерная улица).
2. Puéricultrice, aide-éducatrice. -
Le blocus de Léningrad – Une ‘audience’ 2
Ничего не могу забыть
Je ne peux rien oublier
На приёме у директора
(2)
Une 'audience'
И вот я сижу в приёмной директора института. Кроме меня в комнате ещё несколько женщин. Меня они пропустили первой. Приотворив тяжёлую, с красивой медной ручкой, дверь, я остановилась у самого порога. Перед аудиенцией (слово, вычитанное из книг, всё время приходило в голову и как нельзя лучше отражало моё состояние и отношение к предстоящему визиту) я мысленно повторяла приготовленные заранее фразы.
За столом сидел худощавый мужчина в военном кителе. Он поднял голову и вопросительно посмотрел на меня. Я пыталась скинуть одеяло с головы и плеч, так как в кабинете директора, мне казалось, не совсем прилично находиться в таком виде. Только справиться с одеялом мне опять не удалось, оно сбилось с головы и складками лежало на плечах. Я смущённо молчала.
— Девочка, ты ко мне? — спросил директор.
Все заготовленные слова вылетели, и я сбивчиво стала рассказывать, как папу увезли в больницу, что мама умерла, а сестра всё так и не приходит. Здесь я вспомнила приготовленную фразу и после небольшой паузы произнесла её: — Товарищ директор, войдите в моё положение.
Директор вышел из-за стола, взял меня за руку и усадил на диван рядом с собой.
— Посиди немного, я подумаю, что для тебя можно сделать.
По правде говоря, когда я шла на приём, мне не очень ясно было, зачем я иду, и как он может помочь. Просто мне нужно было сказать кому-то, что я осталась одна.
Директор взял лист бумаги, спросил, как меня зовут и сколько лет. Некоторое время мы сидели молча, потом директор встал: — Послушай меня, Ксана, мы устроим тебя в детский дом.
Сердце кольнуло — детский дом! Неужели детский дом...
Директор продолжал говорить: — Твой папа скоро поправится, но пока он находится в больнице...
Я медленно поднялась с дивана. Директор протянул мне руку, и мы вместе вышли из кабинета.
Тогда, в приёмной директора, я сидела на стуле возле окна и напряжённо смотрела на дверь. Медная резная ручка находилась почти на уровне глаз. А наверху белела дощечка с инициалами и фамилией директора института. Фамилия директора...
И вот через многие, многие годы из глубины памяти перед моими глазами возникла фамилия человека, сделавшего то единственно возможное, что спасло мне жизнь. Фамилия его была Кулагин.
Voilà : j’étais assise à attendre devant le bureau du directeur. A part moi, il y avait d’autres femmes dans la pièce mais elles me laissèrent passer en premier. Tournant la belle poignée cuivrée, j’entrouvris la lourde porte puis je m’arrêtai sur le seuil. Avant l’audience (c’est le mot que j’avais lu dans des livres et qui s’imposait dans ma tête : une audience - ce mot ne pouvait pas mieux refléter mon état d’esprit et mes sentiments à ce moment), avant l’audience, donc, je me répétai mentalement des phrases que j’avais apprises par cœur.
Derrière son bureau était assis un monsieur tout maigre en uniforme militaire. Il leva la tête et me jeta un regard interrogatif. Je m’efforçai d’enlever la couverture qui me couvrait la tête et le dos car il me semblait que ce n’était pas très convenable de se présenter ainsi devant un directeur. Mais je n’arrivais pas à m’en dépêtrer, et la couverture glissa en plis sur mes épaules. Gênée, je me taisais.
– Qu’est-ce qui t’amène, ma petite ? me demanda-t-il.
Toutes les phrases que j’avais préparées s’envolèrent d’un coup et je me mis à débiter pêle-mêle que papa avait été emmené à l’hôpital, que maman était morte et que ma sœur n’était toujours pas arrivée. C’est alors que je me rappelai une phrase que j’avais apprise à l’avance et, après un petit temps d’arrêt, je lui dis :
– Camarade Directeur, mettez-vous à ma place !
Le directeur se leva, me prit par la main et me fit asseoir auprès de lui sur le canapé :
– Attends un peu ici, je vais réfléchir à ce qu’on peut faire pour toi.
En vérité, en venant là, je ne savais pas très bien pourquoi je m’y rendais et comment il pouvait m'aider. J’avais juste besoin de dire à quelqu’un combien j’étais seule au monde.
Le directeur prit une feuille et me demanda mon nom et mon âge. Nous restâmes ensuite un moment assis sans parler puis il se leva :
– Ecoute-moi, Xénia ma petite, nous allons te trouver une place dans un foyer pour enfants.
Je ressentis une profonde douleur dans la poitrine. Un foyer pour enfants, c’est-à-dire un orphelinat ! Ce n’était pas possible : un orphelinat…
Le directeur poursuivit :
– Ton papa va vite guérir mais pour le moment, pendant qu’il est à l’hôpital…
Lentement je me levai du canapé. Le directeur me prit par la main et nous sortîmes de son bureau.
Je me souviens encore : un peu auparavant, assise dans la salle d’attente près de la fenêtre, je regardais fixement la porte et sa poignée en laiton sculptée située presque à hauteur de mes yeux. Au-dessus, un nom était inscrit sur une plaque blanche ainsi que des initiales : le nom du directeur...
Et voici que maintenant, bien des années après, surgissant du fin fond de ma mémoire, ce nom s’affiche à nouveau devant mes yeux. Il s’appelait Koulaguine, et il fit ce jour-là la seule chose qu’il lui était possible afin de me sauver la vie.
-
Le blocus de Léningrad – Une ‘audience’ 1
Ничего не могу забыть – Je ne peux rien oublier
На приёме у директора (1) Une 'audience'
Dans le bureau du directeur...
После того как папу увезли, остаток дня я провела на кафедре, а потом пошла спать в дежурку. Весь следующий день не выходила из института, надеясь, что вот-вот придёт Ася. Слоняясь по коридорам, я опять зашла в комнату к знакомым студенткам.
— Ты всё ещё здесь?
— Жду сестру.
— Почему домой не идёшь?
— Я сестру жду...На столе стояло несколько консервных банок, в которых было разлито желе.
— Хочешь студня из столярного клея?
Так хотелось есть, что голоса не хватило ответить, — я кивнула головой.
Мне отрезали нежный, дрогнувший под ножом, небольшой кусок студня.
Я ела студень и мучительно напрягала память — мне казалось, что у нас дома где-то лежали куски столярного клея. Как же мы раньше не догадались? Посидев некоторое время вместе со всеми за столом, я снова пошла к выходной двери. Главное — не отдаляться от вестибюля. Ведь если сестра придёт и сразу меня не увидит, то как мы найдём друг друга?
Ко мне подошла одна из девушек, с которыми я провела, сидя у буржуйки, почти половину ночи. Она знала, что папу увезли в больницу. Девушка сказала, чтобы я сейчас же шла на приём к директору и всё ему объяснила.
— Но как же я пойду, ведь я ещё маленькая!
—Директор принимает всех, — убеждённо сказала она. И добавила: — Я бы отвела тебя, но у меня сейчас дежурство. А ты иди. Не бойся!Après que papa fut amené à l’hôpital, je passai le reste de la journée dans l’amphithéâtre de l’Institut puis j’allai dormir dans la salle de garde. Le lendemain, je restai toute la journée sans sortir dans l’espoir de voir ma sœur arriver. Errant dans les couloirs je retournai là où vivaient les étudiantes que j’avais rencontrées l’avant-veille.
– Tu es toujours là ?
– J’attends ma sœur.
– Pourquoi tu ne rentres pas chez toi ?
– J’attends ma sœur…Sur la table se trouvaient des boîtes de conserve qui contenaient une sorte de pâte gélatineuse.
– Tu en veux ? C’est de la gelée à la colle à bois…
J’avais si faim que je ne pus répondre – je fis seulement un oui de la tête. Elles m’en découpèrent une part qui tremblotait sous la lame du couteau. Pendant que je mangeais, j’essayais de me souvenir – il me semblait bien qu’à la maison il nous était resté quelque part de la colle à bois. Pourquoi n’y avions–nous pas pensé ?...
Je demeurai assise un petit moment avec tout ce petit monde puis je retournai jusqu’à la porte de l’Institut. Je ne devais surtout pas m’en éloigner car si ma sœur arrivait et qu’elle ne me voyait pas tout de suite comment allions-nous par la suite nous retrouver ?
Une des filles avec qui j’avais passé presque la moitié de la nuit près du poêle s’approcha de moi. Elle savait que papa avait été transporté à l’hôpital. Elle me dit qu’il fallait que j’aille tout de suite voir le directeur pour lui expliquer ma situation.
– Mais je ne suis qu’une petite fille, comment pourrais-je y aller ?
– Le directeur reçoit tout le monde, me répondit-elle d’un ton affirmatif et elle ajouta : Je t’aurais bien accompagnée mais je suis de garde maintenant. Vas-y ! Ne crains rien !