Grey – II.6 – Les Voiles écarlates
Алые паруса – Les voiles écarlates
Грэй (II.6a) Grey
[Портрет Лилиан Грэй...]
Знатная дама, чьё лицо и фигура, казалось, могли отвечать лишь ледяным молчанием огненным голосам жизни, чья тонкая красота скорее отталкивала, чем привлекала, так как в ней чувствовалось надменное усилие воли, лишённое женственного притяжения, — эта Лилиан Грэй, оставаясь наедине с мальчиком, делалась простой мамой, говорившей любящим, кротким тоном те самые сердечные пустяки, какие не передашь на бумаге; их сила в чувстве, не в самих них. Она решительно не могла в чем бы то ни было отказать сыну. Она прощала ему всё: пребывание на кухне, отвращение к урокам, непослушание и многочисленные причуды.
Если он не хотел, чтобы подстригали деревья, деревья оставались нетронутыми; если он просил простить или наградить кого-либо — заинтересованное лицо знало, что так и будет; он мог ездить на любой лошади, брать в замок любую собаку; рыться в библиотеке, бегать босиком и есть, что ему вздумается.
Его отец некоторое время боролся с этим, но уступил — не принципу, а желанию жены. Он ограничился удалением из замка всех детей служащих, опасаясь, что благодаря низкому обществу прихоти мальчика превратятся в склонности, трудно искоренимые.
Le Portrait de Liliane Grey...
Liliane Grey était une noble dame dont le visage et la silhouette paraissaient ne pouvoir répondre que par un silence glacial aux appels enflammés de la vie. Hautaine, elle était dépourvue d'attraits charnels et sa beauté subtile repoussait plutôt qu'elle attirait. Mais en compagnie d’Arthur, elle devenait une mère toute simple. Elle lui parlait d'un ton aimant et doux et lui disait toutes ces petites choses qui n’ont point besoin d’être retranscrites et dont la force réside dans leurs sentiments plus que dans leur teneur.
Elle ne pouvait absolument rien lui refuser. Elle lui pardonnait tout : ses incursions dans les cuisines, son aversion pour les leçons, ses désobéissances et ses innombrables bizarreries. S'il ne voulait pas que les arbres soient élagués, les arbres gardaient leurs branches ; s'il demandait à pardonner ou à récompenser quelqu'un, l'intéressé savait qu'il en serait ainsi ; il pouvait monter n'importe quel cheval, ramener n'importe quel chien au château, fouiller dans la bibliothèque, courir pieds nus et manger ce qu'il voulait.
Son père tenta un temps de lutter contre cela, mais céda enfin - non par principe, mais pour ne pas contrarier sa femme. Il se borna à éloigner tous les enfants des gens du château, craignant qu’à cause de leur ‘basse’ influence, les caprices du jeune garçon ne se transforment en penchants difficiles à éradiquer.
Грэй (II.6b) Grey
Его мать была одною из тех натур, которые жизнь отливает в готовой форме. Она жила в полусне обеспеченности, предусматривающей всякое желание заурядной души; поэтому ей не оставалось ничего делать, как советоваться с портнихами, доктором и дворецким. Но страстная, почти религиозная привязанность к своему странному ребёнку была, надо полагать, единственным клапаном тех её склонностей, захлороформированных воспитанием и судьбой, которые уже не живут, но смутно бродят, оставляя волю бездейственной. Знатная дама напоминала паву, высидевшую яйцо лебедя. Она болезненно чувствовала прекрасную обособленность сына; грусть, любовь и стеснение наполняли её, когда она прижимала мальчика к груди, её
сердце говорило другое, чем язык, привычно отражающий условные формы отношений и помышлений. Так облачный эффект, причудливо построенный солнечными лучами, проникает в симметрическую обстановку казённого здания, лишая её банальных достоинств; глаз видит и не узнаёт помещения; таинственные оттенки света среди убожества творят ослепительную гармонию.
La mère de Grey avait été façonnée pour le monde dans lequel elle évoluait. Elle vivait – ou plutôt sommeillait - dans une douce sécurité qui pourvoyait à tous les désirs d’une âme ordinaire. Elle n’avait d’autre chose à penser que de s’entretenir avec ses couturières, consulter son médecin et interroger le majordome.
Ses inclinations, que son éducation et le destin avaient définitivement chloroformées, ne vivaient plus en elle mais erraient vaguement, la laissant sans volonté. Son unique soulagement était l’attachement passionné - presque religieux - qu’elle portait à son étrange enfant. La noble dame ressemblait à un paon qui aurait fait éclore un œuf de cygne.
Elle était consciente du splendide isolement de son fils et en souffrait ; la tristesse, l'amour et l'embarras la remplissaient lorsqu'elle pressait le garçon sur sa poitrine. C’est son cœur qui parlait alors et s’exprimait dans une autre langue que celle, conventionnelle et compassée, en usage dans son monde : comme si les rayons du soleil dispersés par un nuage avaient pénétré de leur nuances mystérieuses l’architecture symétrique et banale d’un bâtiment officiel, le privant de ses misérables qualités, l'œil ne reconnaissant plus l’endroit mais y découvrant, à la place, une éblouissante harmonie de lumière.
